Читать книгу "Ричард Львиное Сердце: Поющий король - Александр Сегень"

— Пять безантов, а не три, и — по рукам, — согласился наглый Пистолет.

Песня была сочинена. Бургундский герцог высмеивался в ней с такой едкостью и так точно, что двух дней не прошло, а все крестоносное воинство знало ее наизусть, всюду распевая и издеваясь над Гуго. И при этом король Львиное Сердце не употребил ни единого бранного или даже грубого слова. Прошла еще неделя, и обитатели Сен-Жан-д’Акра имели возможность наблюдать, как Гуго де Бургонь и его люди поднимались по сходням венецианской галеры, дабы в стыде и позоре убраться восвояси к берегам Европы. А в Яффе, в замке Кафарлет, стоя на одной из башен, жонглер Пистолет давал клятву не писать больше непристойных песен. Когда клятва была дана, Ричард сказал:

— Ну что ж, теперь я хотел бы сдержать еще одно свое обещание и придумать для Пистолета новый синьяль. Итак, прикинув, я рассудил так: песня, сочиненная им, была столь хитроумно сплетена, что чем-то напоминает плетенную из ветвей беседку, которые у нас в Аквитании называются «фёйе»; так почему бы не назвать нашего сочинителя так — Пистолет-а-Фёйе? По-моему, отличное прозвище. Письмишко в беседку. Не правда ли, очень хорошо?

Присутствующие от души хохотали над посрамленным Пистолетом, который в тот же день постарался испариться из Яффы. Ведь если по-аквитански «фёйе» означало плетеную беседку, то среди крестоносцев словом «фёйе» называли отхожее место. Все были довольны королем Англии — он снова сумел доблестно постоять за свою честь, не пролив ни капли крови, никого не убив на поединке, но при этом изгнав из Святой Земли своего обидчика, герцога де Бургоня, а Письмишко опустив в отхожую яму.

Глава тридцать четвертая

ТЕОДАКРИМА

Весь май о Саладине приходили самые странные вести — то будто он велел взять под стражу всех своих лучших военачальников, то будто он взялся отвергать свое курдское происхождение от Аюба и доказывает, что его род ведется от какого-то древнего армянского царя, а то и вовсе невероятное — будто великий султан Египта и Сирии замыслил отречься от Мохаммеда, принять христианство и побрататься с королем Ричардом.

Разумеется, подобные сплетни быстро подвергались проверке и развеивались — слаженная тамплиерская разведка работала безотказно. Но одно становилось ясно — в стане врага после Пасхи творится что-то неладное, великий султан ссорится со всеми своими приближенными, и некоторые из них уже оставили свою службу у него, и это могло служить еще одним веским поводом к тому, чтобы как можно скорее собирать новый поход на Иерусалим.

В последний день мая в замке Беренгария Ричард собрал военный совет, на котором решено было завтра, в первый день Петровского поста, начинать решительное движение на восток, в сторону Гроба Господня. Король объявил себя сердцем похода, французов и аквитанцев — грудной клеткой, в которой это сердце колотится, германцев — крепкими раменами, англичан и итальянцев — левой и правой рукой, испанцев и гасконцев — левой и правой стопой, всех остальных — пальцами на тесно сжатых кулаках, а Папу Римского, само собой разумеется, — головой. Все остались довольны, только великий магистр де Сабле позволил себе спросить:

— А кто же тогда король Иерусалимский Анри де Шампань?

— Крылья, — ответил Ричард. — И эти крылья прилетят к нам с гор Самарских, когда мы встанем под стенами Иерусалима.

На другой день первые лучи рассвета еще не успели коснуться дальних холмов на востоке, а король Англии Ричард Львиное Сердце уже выводил полки крестоносцев. Все было как всегда — так хочет Господь, лон-лон-ла, Гроб Господень, спаси нас, не нам, не нам, а имени Твоему, дайте нам пройти. Богородица Дево, заступись за нас, не мешайте Христовой рати, лон-лон-ла. Святой Георгий, веди нас, Годфруа, будь среди нас, прочь, Саладин, с пути!.. На душе у Ричарда было томительно. Он не чувствовал грядущего успеха и не мог скрыть обреченности в своих глазах, не из тех он был людей, кто умеет скрывать чувства.

— Прощай, львичка милая, — поцеловал он Беренгарию. — Обещаю тебе скорое свидание в Иерусалиме.

Королева Англии в ответ грустно улыбнулась и сказала:

— Мой Иерусалим там, где есть ты, любимый.

Тут Фовель влажно дыхнул ноздрей в самое ухо Ричарда, и король поспешил в седло.

Когда подъехали к Лидде, Робер де Шомон, едущий рядом с Ричардом, со вздохом промолвил:

— В очередной раз убеждаешься в той простой истине, что на войне победы либо даются с наскоку, либо завоевываются адским терпением и упорством.

Ричард посмотрел на него, увидел, что тот пытается его ободрить, и рассердился:

— Перестань, Робер! Думаешь, я не уверен в грядущей победе? Я уверен в ней более, чем когда-либо. Ведь точно известно, что в стане врага происходит смута, а сам Саладин Тигриное Сердце пребывает в состоянии резиньяции…[139]А кроме того, недавно мне было дано видение, точный смысл которого мне покуда неведом, но кажется, это явный знак того, что нам следует идти на Иерусалим именно теперь.

— И вы, ваше величество, хотите поведать мне об этом видении? — спросил коннетабль ордена тамплиеров.

— Отчего бы и нет, — пожал плечами Ричард и рассказал Роберу про белоснежную голубку.

— Да, — согласился Робер, — скорее это знак добрый, нежели злой.

Первую ночевку решено было сделать в замке Шато-де-Какон, дождаться здесь подхода последних полков из Сен-Жан-д’Акра и завтра подняться в горы до Эммауса, а то и до Бетнубы. Значительная часть войска тем временем должна была двигаться по вади Ас-Сарар. На душе у Ричарда было все тоскливее, и, когда Робер весело предложил ему вспомнить про надпись на знамени Чаши, король Англии вдруг с раздражением отказался и решил лечь спать, надеясь, что, быть может, завтра эта ублиеточная тоска развеется. Но когда он разделся и стал ложиться в постель, его словно молнией ударило — он явственно различил в своем паху целую пригоршню прыщей. Он упал навзничь на прекрасные кипрские простыни и подушки, лоб его покрылся холодной испариной, и почему-то в висках застучал мерзостный припев из сирвенты негодяя Пистолета: «Прыг-прыг-прыг… Скок-скок-скок…» Самое страшное состояло в том, что невидимый враг или каратель возвращал ему прыщи не тогда, когда Ричард изнасиловал сарацинку, и не тогда, когда он хотел принять мусульманство, и не тогда, когда затеял убийство двух тысяч заложников, и не тогда, когда он впервые произнес слово «ублиетка», а именно теперь, когда все столь благоприятно складывалось для взятия Иерусалима, когда сам Саладин был ослаблен и действительно пребывал в резиньяции.

Ричард понимал, что именно теперь он должен броситься к стопам Всевышнего и горячо молиться Ему. Но никакого желания в душе его не было, и вместо молитв с губ просились слова обиды. Всю ночь он катался в постели с боку на бок, покрываясь липкой испариной, то и дело рыдая от отчаяния. Под утро он кое-как уснул, а проснулся весь в скользком поту и, сбросив с себя одеяло, обнаружил в паху значительную сыпь — львиную ржавчину, леонтаксию…