Читать книгу "Гаугразский пленник - Яна Дубинянская"

— Где твоя Юстаб? Переживает, плачет где-нибудь в углу?.. Найди ее! Прямо сейчас. Я должна ей объяснить. На рассвете мы начинаем.

Юста

Ждали кого-то еще. Юстаб и Мильям клялись, что по веерке сильнее нее — в смысле, той девчонки, которую ждали, — в городе никого нет. Произносить речь перед уже собравшимися пока не имело смысла, и они группировались по возрастам и интересам: старые колдуньи и рыхлые многодетные матери, чернокосые красавицы-невесты и девчонки возраста моей Аськи… Переговаривались, шушукались, хихикали или озабоченно сводили брови и с периодичностью закольцованной программы бросали в мою сторону взгляды, похожие на прицельные снайперские выстрелы. Как знать, может, какая-нибудь из них вполне способна убивать взглядом наповал.

Первые дочери в семьях. Пронзительный ветер теребил, рвал, норовил отобрать у владелиц их покрывала и косы.

Ненавижу ветер. Здесь, на плоскогорье — а где еще я могла их собрать?.. ведь не в Робовом же крохотном жилище и не на тесной же площади их так называемого города! — он дул с жесткой неистовостью, будто стараясь во что бы то ни стало смахнуть вниз валуны и мелкие камешки, жухлую траву и толпу ничего не понимающих женщин. Ветер, как известно, — самая досадная неприятность, какая может выпасть на экодосуге. Любая экосистема только выиграла бы, если из нее убрать, вычленить ветер.

На Гаугразе ветра больше не будет. Но пока он был, холодный, пробирающий до костей сквозь пупырчатую кожу, термоткань комба и кучерявую гаугразскую бурку на плечах. Женщины тоже мерзли, кутаясь в покрывала; по-моему, удавалось разве что не позволить ветру вырвать их из рук. Когда взойдет солнце, станет, наверное, потеплее… Уже скоро: небо на востоке было оранжевое, как отблеск чудовищного костра.

Навстречу ветру стремительно пронеслась Юстаб; косы, извиваясь, спешили за ней, как четыре ручные змеи. Надо бы перехватить ее, спросить, связалась ли она с братом. Пока не поздно. Роб мне потом не простит.

Мысль о Робе показалась чужой, словно направленная с неизвестно чьего персонала коммуникативная строка. А следующую мысль — о тех других, которые не простят, — я уничтожила раньше, чем она успела оформиться внятным мессиджем. Думать об этом нельзя. И поступить по-другому — тоже. Простой расчет. Арифметика, древняя доглобальная наука, понятная и элементарная, не позволяющая не считаться с собой, в отличие от многоступенчатых построений морально-этического плана. Ничего. Потом скачаю себе хорошую Психологиню.

Если будет «потом».

— Газюль! — чей-то писклявый голос над толпой.

Девчонки помоложе запрыгали, призывно замахали руками, на все лады выкрикивая имя опоздавшей. Если она не такая распрекрасная передатчица, как мне говорили, я ее, наверное, убью.

Растрепанная девчонка, жмурясь от ветра, выкарабкалась на плато; отряхнула ладони от приставших травинок и, придерживая взметнувшийся подол, огляделась по сторонам в поисках, наверное, Юстаб или Мильям. Я махнула ей, приглашая присоединиться к коллективу. Можно начинать.

Нужно начинать. Необходимо. Иначе не успеем.

— Внимание всем! — крикнула я, и ветер, мгновенно растворив, словно кислота, мой голос, играючи смел его остатки с плоскогорья. Никто не пошевелился. Несколько женщин, кажется, все-таки что-то услышали и повернули головы; но, впрочем, они регулярно поглядывали на меня и раньше. Черт возьми, это не Блок Глобальных событий с Модератором, цифрофоном и индивидуальной подстройкой программы звуковосприятия. И не протокольная речь работы Спичрайтера, регламент три минуты, когда не имеет значения, включены ли аудио-рецепторы у слушателей. Или даже собственная, пылкая, выстраданная, но все равно не способная хоть что-то изменить…

Саднит горло, будто забитое колючим клубком свалявшейся шерсти из кошмы. Прокашляться. Сглотнуть. Взять себя в руки.

Небольшая роскошь — взять себя в руки в тот один-единственный раз, когда то, что ты скажешь, будет иметь реальный смысл и последствия.

О которых лучше не думать.

Ну?!!..

И в этот момент из-за восточного края плоскогорья брызнуло что-то ослепительное. Я прослезилась и проморгалась, а солнце между тем величественно показало округлый бок, огромный и рыжий, словно гигантский чудо-апельсин из детской экобиологической виртуалки.

— …женщины. Он, глобал, единственный разглядел то, чего в упор не видели ни ваши мужчины, ни вы сами, — вашу силу. Ту силу, которая много столетий назад сдвинула с мест древние горы великого Гауграза… Все слышали эту легенду? Мой брат единственный догадался, что она о вас. Но он так и не понял, зачем женщины Гауграза сделали это. Он вообще вас не понял, да и не мог понять. Он мужчина.

С десяток юных девушек-передатчиц стояли полукругом за моей спиной, развернутые к разным сторонам горизонта. Самые сильные по веерке, если верить Мильям, которая должна, по идее, разбираться. Через них мои слова слышат сейчас все женщины Гауграза, кому повезло родиться первыми дочерьми в семьях. Будем надеяться, что это действительно так.

Собственно, мне и не остается ничего, кроме как надеяться.

— Поэтому с вами говорю сейчас я. Женщина. Пусть я выросла в Глобальном социуме, где все другое, где мужчины и женщины часто носят одинаковую одежду и не разделяют между собой обязанностей и занятий, — я все равно понимаю вас. Я знаю, о чем вы просите Матерь Могучего, и с чем, когда видите, что Она не может вам помочь, обращаетесь к древним силам Гауграза. Я понимаю, чего вы хотите. Не свободы, не победы над глобалами, правда? Вы хотите…

Солнце жарко припекало спину; я передернула плечами, сбрасывая на землю бурку, слишком тяжелую, чтобы достаться ветру. Интересно, те, кто слушает меня посредством передатчиц, они могут каким-то образом видеть меня: мужскую бурку, комб и короткую стрижку торчком на ветру? И если да — то смотрят на все это с таким же сдержанно-враждебным любопытством, как и местные, собравшиеся вокруг?

Пусть. Я не имею права быть с ними неискренней. Ни на волос.

— …жизни. Нормальной, размеренной, предопределенной. Чтобы весной сеять хлеб, а осенью собирать виноград. Ходить по воду к источникам и в предгорья за целебными травами. Слушать сказителей и ткать покрывала. Рожать и растить детей. Выдавать девочек замуж, а мальчиков… их у вас рождается слишком много, и справедливо, что большинство из них еще молодыми уходят к Могучему. Разве не так?

Тут пауза. Они должны со мной согласиться. Потом, позже, они поймут, на что именно согласились… и вновь признают, что я была права. Только б не забыть перехватить перед началом Юстаб. Только б она сама не забыла…

— И был день, подобный ночи, и была буря, подобная огню… так? Для сказителей, для служителей Могучего, да и для всех мужчин Гауграза, которые выслушивают эту легенду перед посвящением оружием, она — об отстоянной свободе как залоге победы. Один человек… его потом убили на границе… так вот он пытался найти ответ на вопрос: почему смертовики, несмотря на обвальные потери, все равно продолжают атаковать? Неужели за столько столетий нельзя было взглянуть правде в глаза, усомниться, наконец, в скорой победе, понять, что для Глобального социума их атаки — комариные укусы, а право великого Гауграза на свободу мы признали давным-давно?…