Читать книгу "Мико - Гейл Линдс"

— Акико-тян, — с поклоном сказал он.

Она тоже поклонилась. Девочка стояла достаточно близко и чувствовала запах сигаретного дыма, ореолом окутавший его. Она наморщила нос и потерла его пальчиком.

— Я принес тебе подарок, Акико-тян.

Он наклонился к ней и протянул руку. В его ладони пряталась изящная резная нэцкэ, изображающая лошадку со склоненной головой; ее передние ноги были подняты, словно для прыжка или для отпора невидимому обидчику. Фигурка была вырезана из тюльпанного дерева. Акико уставилась на нее, но не пошевелилась, чтобы взять ее в руки.

— Это тебе. Ты что, не хочешь ее?

— Хочу, — прошептала она.

И тогда он потянулся к ней и вложил нэцкэ в ее маленький кулачок, загнув пальчики девочки так, что они сомкнулись вокруг прохладной фигурки.

— Теперь это строго между нами. Наша тайна.

Она кивнула.

— Большое спасибо.

Он улыбнулся, глядя на нее сверху вниз, и взял девочку за вторую руку.

— Мы можем побыть вместе целый день.

Было время ханами, и он отвез ее на поезде в небольшой парк на окраине города, разбитый на пологом склоне, где рядами росли старые деревья сакуры.

Она помнила, что в поезде пахло всевозможными закусками, и через много лет все еще ощущала себя в замкнутом пространстве, стиснутой со всех сторон множеством людей. Симада крепко держал ее руку, но она все-таки чувствовала себя неуютно и беззвучно плакала, пока он не поднял ее на руки и не прижал к груди, покачиваясь в такт движению поезда.

А в парке они остановились перед какой-то тележкой, с которой торговали сладким тофу, и Симада купил им обоим маленькие бумажные кулечки, полные этих сладостей. Небо было ясным и ярким, оно так сверкало, что напоминало Акико о кусочке зеленого стекла, который она нашла на морском берегу. Его края были закруглены и отшлифованы прибоем.

Симада показал рукой вверх, и она увидела оранжево-зеленого воздушного змея в форме коробочки с нарисованной на ней грозной тигриной мордой. Акико хохотала, глядя, как змей то падает, то взмывает ввысь, влекомый ветром. Она жадно ела сладости, а Симада вытирал ей щеки своим белоснежным и очень мягким носовым платком.

Но больше всего ей запомнилось цветение сакуры. В парке было так тихо, что Акико показалось, будто она слышит, как парят легкие розовые лепестки в чистом воздухе. И она, и Симада как бы застыли во времени, все движения замедлились, мир словно подстраивался под дрожь колышущихся лепестков.

Она поднимала голову и громко смеялась от восторга, убегая от Симады и снова возвращаясь к нему, цепляясь за его штанины и увлекая за собой, неосознанно приглашая к танцу.

Она никогда больше не видела Симаду, и прошло много времени, прежде чем она поняла почему. Пока она была с ним, Акико даже не подозревала, что он был ее отцом. Разумеется, он и не заговаривал на эту тему. И все-таки, вспоминая его, она видела сквозь призму времени, что уже тогда сразу осознала его непохожесть на всех других мужчин, которых она встречала в своей короткой жизни прежде и встретила потом, в последующие годы. Симада был особенным, как и ее воспоминание, чистое и отчетливое, пронзавшее завесу времени. Но вот чего она тогда не понимала: почему он покончил с собой всего через сутки после того, как с улыбкой наблюдал за ее проказами в саду, где уже отцветала сакура? Ей казалось, что она никогда не сумеет простить его за это, но потом, узнав страшную правду, Акико решила, что никогда не простит этого себе.

Что же касается Икан, то после смерти Симады она необратимо изменилась. Как цветок во время ханами, она достигла пика своей красоты и, миновав его, уже не смогла вернуться назад. Черная хандра, будто саван, окутала ее, покрыла некогда совершенный лик сеточкой морщин; Икан пристрастилась к сакэ и во время любовных свиданий падала без чувств, как будто пребывать в сознании ей было невыносимо тяжело.

Содержатели фуядзё, естественно, встревожились, а когда состояние Икан стало ухудшаться все быстрее, они пришли в ярость. Ее могло бы хватить еще на много лет, и они чувствовали, что, перейдя ту грань, за которой совокупление уже не играло первостепенной роли, Икан могла бы раскрыть себя как самая очаровательная наставница в их заведении, воспитывать молоденьких женщин.

Но не судьба. Весной 1958 года, когда Акико было тринадцать лет, Икан не смогла подняться с футона. Волна страха, будто злой дух “ками”, промчалась по фуядзё, и девушки сделались нервными и вспыльчивыми. Все разговоры сменились перешептываниями, когда прибыл врач и медленно пошел вверх по длинной лестнице в комнату Икан. Несколько девушек держали Акико, порывавшуюся подняться следом за врачом.

Жизнь покинула некогда роскошное тело Икан. Старый врач покачал головой, поцокал языком, присел на краешек футона. Он пристально вглядывался в это бледное лицо и думал, что никогда в жизни не видывал в мире людей такой величавой красы.

Под боком у Икан он нашел бутылку из-под сакэ и какой-то маленький пузырек. Он был пуст, только на стекле остался налет какого-то белого порошка. Врач сунул в пузырек мизинец, потом лизнул его побелевшую подушечку. Он опять покачал головой и поцокал языком.

Услышав сзади шорох, врач проворно спрятал пузырек в карман. Вероятно, что-то следовало сделать, поэтому, когда содержатели фуядзё спросили его о причине смерти, врач безвольно пожал плечами и ответил, что Икан скончалась от разрыва сердца, тем более что в каком-то смысле так оно и было.

Он не испытал никаких мук совести, солгав им и даже выписав ложное свидетельство о смерти. По правде говоря, этот поступок преисполнил его сознанием собственного благородства. Он читал в газетах о скандальном самоубийстве заместителя министра Симады и о найденных впоследствии уликах против него.

“Эта женщина немало перенесла, — подумал он. — Пусть же почит с миром и от естественных причин, дабы не давать воли злым языкам”.

У хозяев фуядзё не было желания тратить время, объясняя Акико, что произошло. И в конце концов она поняла, какой будет ее жизнь отныне и до самого смертного часа. И умрет она, быть может, точно так же, как умерла ее мать, утратив волю к жизни. Сознавать это было совершенно невозможно.

В ту же ночь Акико собрала свои пожитки, почти так же, как это делала Икан в ночь перед отъездом с фермы родителей в далекой глубинке. Она захватила несколько вещиц своей матери, которые она любила и не хотела оставлять в фуядзё, где их присвоили бы местные мародеры. Запихнув все это в небольшой побитый бамбуковый чемоданчик, она под покровом ночи незаметно выскользнула из этого дома. Работа там была в самом разгаре, и это помогло ей улизнуть незамеченной.

Вскоре она пересекла узкую улочку и, завернув за угол, торопливо зашагала по темному переулку. Она шла быстро и уверенно, пока не оставила Ёсивару далеко позади. Она ни разу не оглянулась и больше никогда не возвращалась туда.