Читать книгу "Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева"

Поляков прикрыл глаза. Спугнуть он мог единственного человека– несчастного летчика, отвергнутого поклонника, Николая Монахина. ОднакоПоляков появился в подворотне уже после того, как Монахин ушел. Разве чтопотом, немного погодя, Николай вернулся, чтобы все же потащиться за Ольгой кней домой и продолжить выяснять отношения… Ну и что, ну и вернулся? То, чтоМонахин не мог, не мог стрелять ему в спину, Поляков знал как дважды два.Во-первых, у него тоже табельный «ТТ», как у всех офицеров. И пуля в плечеПолякова оказалась бы тогда калибра 7,62, а не какого-то другого. Конечно, уМонахина могло оказаться еще и другое оружие, однако убивать Полякова ему былорешительно не за что. Если он даже слышал их с Ольгой разговор, то придраться кнему никак не мог. Ничего между ними, между Поляковым и Ольгой, не было сказанотакого, что вызвало бы убийственную ревность. А то, что дрожало в их руках,касавшихся друг друга почти со священным ужасом, то, что сверкало во взглядах,то, что так и осталось не высказано, не выражено, затаено, – о том Монахинникак не мог узнать. Если ему и следовало умирать от ревности к кому-то, тотолько к неведомому Петру, о котором он упоминал. И если уж стрелять всоперника, то именно в Петра.

Поляков почувствовал, что у него похолодело лицо. Потомрезко засаднило правую ладонь. Не сразу сообразил, что так стиснул кулакединственной действующей руки, что ногти в кожу вонзились.

Рана в плечо, утрата табельного оружия, опасные подозренияХрамова – на миг все это перестало существовать. Самым страшным былоприсутствие в жизни Ольги какого-то Петра! Как же Поляков про него забыл? Она,правда, уверяла Монахина, что ни о каком Петре и думать не стоит, но неисключено: она просто так говорила, чтобы Монахина успокоить.

Разве стоит вообще верить женщинам? Разве не могла Ольга…

И тут вдруг кто-то шепнул ему в ухо успокаивающе:

«Не могла. Нет у нее никакого Петра, успокойся!»

Со Смольниковым случалось такое иногда в жизни. Ему говорили… И ему нравилось думать, что это свои помогают.

«Так, ладно, спасибо, ободрили в тяжелую минуту, – подумалон. – Но дальше я сам постараюсь разобраться».

Значит, кто бы в него ни стрелял, он вряд ли сделал это изревности. Потому что расстались они с Ольгой внешне ужасно. Мягко говоря, безлюбви. Пощечина, крик, обвинения кошмарные… Про то, как Ольга кричала: «Не будус вами сотрудничать, ни на кого не буду доносить!» – мог слышать любой, ктооказался бы поблизости. Поляков не обольщался насчет тех чувств, которыенаселение питает к сотрудникам НКВД. Только в кино все напропалую приходят кним на помощь, а на самом деле в стране с населением 170 миллионов человек –согласно официальным данным (на самом деле – 162 миллиона, но Сталин считал,что это мало, поэтому и сам заявлял, и в документах приводилась цифра 170миллионов), – где с января 1935 года по июнь 1941 года репрессировано околодвадцати миллионов человек, то есть каждый восьмой-девятый, не слишком-то многонароду приходит в восторг от деятельности людей в синих гимнастерках смалиновыми петлицами. На спине у Полякова не написано, кто он такой на самомделе. На лбу – не написано тоже. К его счастью! Иначе он давным-давно сгнил быв какой-нибудь гнилой яме, куда сбрасывают тела расстрелянных «контриков» или«врагов народа» – кому как больше нравится. Он вполне вжился в образэнкавэдэшника – за что и получил выстрел в спину. И если поглядеть на ситуациюс этой стороны, Николай Монахин вполне годится на роль убийцы. Ему есть за чтомстить так называемым органам – за судьбу своей семьи, за свою собственнуюсломанную жизнь.

А впрочем, нет. Бравый пилот мог решиться на акт меститолько под влиянием порыва, неразумного порыва. Сейчас его жизнь, раньше ивпрямь сломанная, не так уж плохо устроена. И ставить ее под удар, ставить подудар успешную карьеру боевого летчика из-за какого-то порыва… Поскольку Храмовни словом не упомянул Монахина, значит, Ольга о нем тоже не упомянула. АНиколай Монахин не мог быть убежден в том, что Ольга о нем промолчит. Нет, онне стал бы стрелять в спину Полякову. Ведь Ольга вполне могла вспомнить: десятьминут назад отсюда ушел мой поклонник, сын раскулаченных, ныне сталинскийсокол, а может, и не ушел, может, вернулся и начал стрелять… Монахин не стал бытак глупо рисковать. Даже если бы у него оказался в кармане – случайно, простотак, забытый на минуточку! – «браунинг» или «ТК» с патронами калибра 6,35.

Стрелял не Монахин. Кто-то другой. Кто?

«Да кто бы он ни был, – холодно подумал Поляков, – я не будуего искать. Он стрелял не в меня, Георгия Смольникова. Он стрелял в майора НКВДПолякова, который, как можно было понять по нескольким Ольгиным истерическимвыкрикам, предлагал ей стать его тайной осведомительницей. У ГеоргияСмольникова подобного и в мыслях не было. Георгий Смольников с большой охотойпредложил бы ей стать его тайной любовницей… потому что жениться на ней –значит подвергнуть ее губительному риску. Но какое бы это было счастье –жениться на ней!»

Он вдруг отпустил мысли и чувства на волю, вдруг позволилсебе проникнуть во все те тайны, которые хранила его душа после первой жевстречи с Ольгой – тогда, в той же подворотне, когда он первый раз увидел ее стремя замерзшими гераньками: алой, розовой и белой… Какой волшебный, какойчудесный, какой многозначительный, мистический для него цветок – герань!

Он открыл глаза и почти с ненавистью посмотрел на тумбочку.Вазочка, похожая на карандашницу, по-прежнему оставалась пустой. Сколько ещеможно ждать?! Неужели она и правда принесет герани только завтра? Но почему,почему, неужели так трудно выполнить одну маленькую просьбу?!

– Ч-черт… – простонал он от злости и боли – слишком резкоповернул голову.

– Что с тобой? – Храмов наклонился к нему. – Врача позвать?

– Не надо, – проскрежетал сквозь зубы Поляков.

– Ладно, – Храмов встал. – Извини, я тут лезу к тебе сразными разговорами, а тебе так худо. Но мне нужно, мне непременно нужно стобой поговорить. И чем скорей, тем лучше. Слишком много вопросов возникает, ия не хочу, чтобы задавать их тебе пришел кто-то другой.

– Какие еще вопросы? – с тоской выдохнул смертельно усталыйПоляков, но Храмов только головой покачал:

– Завтра приду. А ты пока поспи, ладно?

Храмов очень осторожно взял Полякова за правую руку, хотя табыла совершенно здорова и вполне выдержала бы крепкое пожатие. Постоял, глядясверху вниз: какой-то слишком уж большой и здоровый. Халат глупо топорщился наего широких плечах.