Читать книгу "Законы прикладной эвтаназии - Тим Скоренко"

Он прав: весёлого тут мало.

6

До встречи с отцом около полутора часов. Майя, Марк и Стас едут в такси. Стаса вызывают по комму. Майя слышит только «да», «да», «отлично», «посмотрим» и так далее.

– Переключаю, – говорит Стас и перебрасывает вызов ей.

– Это Санкевич, – слышит Майя.

– Слушаю.

– Мы вышли на Якобсена. Личного разговора с ним добиться нельзя, но я сейчас составляю документ, который ему передадут сегодня же вечером. По крайней мере, я надеюсь, что мне не соврали.

– Вы молодец, Володя, – Майя и в самом деле очень рада этой новости. – Без меня справитесь?

– Думаю, да. Ничего сложного тут нет. Я так понимаю, вы хотели опереться на текст хельсинкской декларации?

– Да.

– Я добавил ещё материал Нюрнбергского процесса. А также индонезийское дело 2147 года. И ещё несколько дел. Думаю, это должно как-то повлиять на Президента, если у него не сложилось окончательного мнения. В течение получаса я вышлю документ по адресу.

– Спасибо, Володя.

Майя отсоединяется.

– Он нашёл.

– Да, он мне сказал.

– Будем надеяться, у него выйдет.

– Я в первую очередь надеюсь, что выйдет у вас, Майя.

Такси останавливается неподалёку от офиса Варшавского, метрах в пятидесяти от двери здания. Ближе такси просто не подпустят.

– Ещё рано, – говорит Марк.

– Я всё равно не могу думать ни о чём другом. У меня нет аргументов. На отца не подействуют все эти конвенции и декларации. Он идёт к своей цели.

– В его цели есть резон, к сожалению.

– Да, конечно. Но средство от вринкла так или иначе изобретут. Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Но изобретут без нарушения норм человеческой морали. Без страха и боли.

– У нас было три часа на вашу историю, Майя, – вмешивается Стас. – Она потрясает. Будет ли столько времени у вашего отца?

– Я надеюсь. Я искренне надеюсь. Более того, я верю, что мои слова подтвердите вы. И Певзнер. И ещё отец увидит перемены.

– В ваших глазах.

– Откуда вы знаете, Стас? Вы же не видели мои глаза «до»?

– Видел. Тысячу раз. На наших снимках, на наших записях, на улицах, на концертах. Даже в лифте.

Они же следили за тобой, Майя. Все двадцать лет не отпускали тебя ни на шаг. Они заглядывали в твою тарелку, они смотрели, во что ты одеваешься и как себя ведёшь, они видели твои глаза и умели читать по ним. Ты должна их ненавидеть, Майя. Но сейчас ты считаешь их своими друзьями и благодарна за то, что они делали. Они имели право следить за тобой. Это необходимое зло.

– Да, конечно, – отвечает Майя. – Я забыла.

– Я не думаю, что вам нужны извинения.

– Не нужны.

Марк потягивается.

– Мне душно, – говорит он. – Я перед твоим отцом всегда немею, так что я буду кивать и поддакивать. Говорить будешь ты.

– Конечно, я, никак иначе.

Марк выходит из машины.

– Нам тоже нужно идти, – говорит Стас.

Она улыбается.

– Вы тоже влюбились в меня, Стас. Только вот в какую? В весёлую девушку на улице или в спящую в анабиозе?

Стас улыбается в ответ:

– В обеих, наверное.

– Может, у вас что-то и получится, – говорит Майя совершенно серьёзно и выходит из машины.

7

Дорога от дверей машины к офису отца чем-то напоминает доску, выставленную за борт пиратского корабля. У Майи всё чётче и чётче складывается картина того, как отец сформулирует свой отказ. У неё свободный доступ почти во все помещения офиса, кроме личного кабинета Варшавского. Чтобы попасть туда, нужно его разрешение.

Майя входит. На входе швейцар. Новый, Майя его не знает, зато он её узнаёт. Вежливо здоровается, открывает дверь. Майя заходит. Лифт отвозит её на второй этаж.

В лифте – служитель, ещё один – у выхода. Оба в форменной одежде. Аккуратные, подтянутые. Вежливо здороваются. Всё, как обычно: их лиц Майя не запоминает.

Стас и Марк идут за ней, точно охранники, немая свита. Никто не обращает на них внимания. Певзнера, как и Майю, знают в лицо, а Стас – с ними за компанию.

Перед кабинетом отца – большая приёмная, она же место для ожидания. Здесь тоже работает человек – девушка-секретарь. Живой сотрудник – знак роскоши.

– Добрый день, Майя, – здоровается девушка.

Блондинка с пустоватыми голубыми глазами.

– Добрый день, Марина.

– У меня записано, что вы будете к шести.

– Я и буду к шести. Я тут посижу, книжку почитаю. Вы не против?

– Конечно, нет. Вы тут большая хозяйка, чем я, – Марина улыбается.

– Ну уж!

Майя оборачивается к мужчинам.

– Я немного подготовлюсь, хорошо?

– Конечно, как тебе удобно.

Майя достаёт портативный компьютер, подсоединяет очки и погружается в трёхмерное инфопространство.

Она пытается заставить свой мозг работать. А потом понимает, что лучше расслабиться. И одновременно разозлиться. Не думать о том, что она скажет отцу. Думать о том, что подвигло её на этот разговор. Она запрашивает информацию по Алексею Николаевичу Морозову (умер в 2010 году, врач-нейрохирург). Появляется фотография: вот он – улыбается, смотрит в камеру. Тут он моложе, чем Майя его помнит.

Состав преступления. Уголовное дело. Отравился в камере. Вот так ты умираешь, и после тебя остаются только годы жизни и твои преступления. Соверши ты хоть тысячу добрых дел, они не отразятся в протоколе. Не попадут в досье. Соверши преступление – попади в историю. Нечто вроде рекламной акции.

Волковский. Она находит информацию о старике. Да, источник его богатства как на ладони. Владел компанией, занимавшейся лицензированием и поставкой иностранных лекарств на российский рынок и наоборот. Фармацевтика всегда была прибыльным делом. Умер в 2020 году от осложнений на сердце, вызванных пневмонией. Восемьдесят шесть лет – хорошая, долгая жизнь.

И Дима, третий человек, который оказал влияние на её недолгое пребывание в двадцать первом веке. Но сейчас нужно думать о другом, нужно планировать встречу с отцом, до которой осталось меньше часа, нужно решать судьбу сотен потенциальных подопытных.

Она снова находит Диму, снова находит его диски, два его диска, двадцать шесть песен. Находит песню «Станцуй мне фламенко», потому что под этим названием не может скрываться никакая другая. Гитара, перкуссия (всплывает название – кахон), скрипка на заднем плане. И голос.