Читать книгу "Лабиринт Менина - Макс Фрай"

— С тех пор я перестала вести счет прожитым годам, — задумчиво призналась Алиса, — и знаете, кажется, мне удалось избежать разрушительного воздействия времени. Только мои волосы остались в заложниках у этой стихии: они быстро поседели, а я не стала их подкрашивать. Мне казалось, это что-то вроде платы за то, что лицо и тело остаются в точности такими, какими они были в тот день, у озера Шторнберг… И, конечно, за то, что ни один из дней моей новой жизни не был похож на прочие.

«Следует запомнить эту историю, — думал я в тот вечер, возвращаясь домой. — Вот он, рецепт вечной молодости: надо просто чтобы ни один из дней твоей жизни не был похож на прочие. Может, пригодится когда-нибудь. Хотя — на кой черт мне этот рецепт здесь, в раю?!»

Ну да, ну да, в Тихом Городе дни мои были похожи друг на друга, как близнецы, а залогом вечной молодости, очевидно, являлся летаргический сон духа — дешево и сердито.

Впоследствии я выслушал еще немало импровизированных автобиографий, но все они, по большому счету, оказались похожи одна на другую. Очевидно, книга человеческих судеб скудна сюжетами, но богата интерпретациями.

Возможно, именно поэтому я сам стал очень популярным рассказчиком: мои истории разительно отличались о прочих, и жители дальних окраин Тихого Города порой специально заходили в «Салон» послушать мои истории.

Со временем, впрочем, мне все чаще казалось, будто я все выдумал. Но для моих слушателей это не имело особого значения: события, оставшиеся в прошлом, не менее призрачны, чем события, которых никогда не было.

* * *

— Если все, что вы рассказывали, правда, то ваша жизнь — это просто история карточного домика, — заметила однажды Клер.

Я удивился: после ее исповеди наша дружба, и прежде немногословная, превратилась в своего рода молчаливый сговор. За несколько сотен одинаковых вечеров, минувших с той поры, мы обменялись множеством понимающих взглядов и в лучшем случае десятком фраз, составленных согласно классическому канону светского общения: «Передайте мне чашку, пожалуйста».

— Объясните, что вы имеете в виду, — осторожно попросил я.

— А вы не понимаете? Сами подумайте: как бы хорош ни был карточный домик, сколько бы ни твердили восхищенные наблюдатели, что построить такое чудо из обыкновенных кусочков глянцевого картона совершенно немыслимо, — не так уж интересно всю жизнь оставаться его гордым создателем и, не щадя усилий, защищать свое творение от сквозняков и неосторожных зрителей. И не потому ли величайшее из искушений, которые посещают строителей карточных домиков, — выдернуть одну карту из самого основания и зачарованно наблюдать, как рассыпается только что созданное твоими руками маленькое чудо.

Я хотел возразить, что карточный домик был разрушен отнюдь не моими руками, но вовремя вспомнил о сокрушительной силе тайных желаний Вершителя и осекся. Лишь изумленно покачал головой.

— Я бы не говорила вам все это, Макс, но мне вдруг подумалось, что вы уже успели выстроить очередной карточный домик — здесь, в Тихом Городе. У вас еще нет желания его сломать?

— Не знаю, — растерянно признался я. — Я об этом не думал.

— Ну вот, теперь подумайте, — доброжелательно посоветовала она. — Все бы ничего, но вы не производите впечатление человека, которому нужен какой-то карточный домик. Вот нам с Альфой он нужен позарез; Алисе и Сэму, возможно, тоже; всем остальным — не знаю, не знаю… Откровенно говоря, они меня не слишком занимают. Но вам это барахло точно ни к чему.

Я вернулся домой в смятении. Несколько порций темного рома, заботливо влитые мною в собственный желудок во имя восстановления душевного равновесия, не только не исполнили свое предназначение, но, напротив, усугубили внутренний разлад.

В сущности, я хорошо знал это нервозное настроение: оно всякий раз посещало меня накануне больших перемен, когда истерзанный предчувствиями разум вдруг понимает, что тонкая ткань реальности уже истерлась до дыр, а причинно-следственные связи все еще тягостны, но больше не могут гарантировать ему желанного уютного покоя.

Чтобы отвлечься, я взял с полки первую попавшуюся книгу. К моему величайшему удивлению, это был древний трактат Суньцзы «Искусство войны». Открыв книгу наугад, я прочитал: «Притворный беспорядок рождается из порядка; видимость страха рождается из мужества; мнимая слабость рождается из силы. Порядок и беспорядок — это вопрос количества; мужество и страх — вопрос стратегической мощи. Поэтому тот, кто умеет управлять врагом, предлагает то, что враг может схватить. Выгодой он завлекает его, со своими войсками он ждет его».

Умствования древнего полководца неожиданно меня разозлили. Я захлопнул книгу и поставил ее на место. Движение это оказалось столь резким, что стеллаж с книгами зашатался и с грохотом обрушился на пол. На меня пролился своего рода энциклопедический дождь. Несколько ударов оказались довольно болезненными. Я отчаянно тер ушибленное плечо, другой рукой массировал пострадавшие ребра и растерянно улыбался. Это маленькое происшествие окончательно выбило меня из колеи, и я вдруг обнаружил, что такое состояние мне, как ни странно, нравится.

Я собирал книги и думал, что суть военной науки Суньцзы проста для понимания, но применить ее на практике нелегко, как все по-настоящему могущественные формулы.

«Вершина военного искусства — управление врагом, — сказал себе я. — Бесстрашное коварство трикстера превыше прямодушной силы героя… Это как раз понятно. Понять бы еще, кто враг? Кем следует управлять?»

Боковым зрением я заметил мельтешение у противоположной стены. Развернувшись, увидел, что это — всего лишь мое отражение в зеркале.

— Ага, вот он, враг, — вслух сказал я, упиваясь нелепостью своего озарения.

Бросил книги, поднялся с пола, подошел к зеркалу и внимательно уставился на собственную физиономию.

Кажется, тихая сытая жизнь не пошла мне на пользу: щеки изрядно округлились, это было заметно даже под многодневной щетиной; в линии рта появилась какая-то неприятная слабинка. Хуже всего дело обстояло с глазами: они стали серо-зелеными, как у сытого кота, и тусклыми, как у всякого довольного жизнью обывателя.

— У тебя глаза пожилого рантье, — презрительно сказал я собственному отражению. — Если так пойдет и дальше, они заплывут и станут поросячьими. Тебя это устраивает, дорогуша?

Мой разум был обескуражен открывшимся ему зрелищем. Мелькнула паническая мысль, своего рода попытка оправдаться перед собой: «Я добровольно стал мертвым, потому что оставаться живым — слишком больно».

Повинуясь внезапному, почти немотивированному порыву, я вышел из дома и отправился в «Салон». Альфа уже накрыла вымытые чашки крахмальной салфеткой, но еще не погасила свет и не заперла дверь, поэтому я решил, что мое вторжение будет не слишком бестактным.

— У меня только один вопрос, — сказал я в ответ на ее удивленный взгляд. — Ты ведь помнишь тот день, когда я впервые к тебе зашел, правда?