Читать книгу "Ветер сулит бурю - Уолтер Мэккин"

он ее себе представлял? А все ее разговоры с ним, а ласковые взгляды? Выходит, это тоже ровно ничего не значило? Выходит, она смотрела на него, как смотрят на домашнего пса, на большого такого пса, которого любишь, конечно, и которого тем не менее преспокойно скинешь в каменоломню, когда в один прекрасный день, присмотревшись к нему получше, обнаружишь, что у него все-таки чесотка? Что все-таки у него на лице отвратительнейшее пятно? Что будет стыдно показаться с ним на улице, стыдно перед людьми, которые прогуливаются, или закусывают в ресторане, или сплетничают о тебе. «Посмотри-ка, Джэйн, видишь, вон там здоровенный парень? Ну и рожа! Ты только взгляни на него. Прямо пугало какое-то! Господи, а почему эта красавица с ним? Она что, не замечает, что ли? Мать честная! Представляешь: проснуться рано утром и увидеть эту мерзость на подушке прямо у своего лица!»

Мико застонал и закрыл лицо руками. Он промочил ноги, и его ботинки, когда-то коричневые, теперь потемнели и разбухли от воды. Он скользил в них, разбрызгивая лужи, скопившиеся у водохранилища, и, если бы не железная ограда, наверно, свалился бы в воду.

Возле причала, у которого была привязана его лодка, он остановился. Остановился только на одну минутку, чтобы кинуть взгляд на небо, а затем повернулся и сбежал вниз к лодке. Движения его были лихорадочны. Он отвязал от кнехта кормовой канат и скинул его в черную утробу баркаса, потом кинулся ко второму кнехту и стал отвязывать носовой канат. Это было нелегко. Канат вымок на дожде и натянулся, но все-таки после отчаянных усилий ему удалось справиться, и вот конец каната оказался у него в руках. Он стоял, сдерживая большую лодку, которая приплясывала, норовя встать на дыбы под ударами волн, идущих с реки.

Он не слышал голоса бегущего за ним Туаки, Туаки, который из окна своего дома увидел, как появилась вдруг откуда-то спотыкающаяся фигура Мико и свернула к пристани, который сначала остолбенел, не веря глазам своим, а потом выскочил на дождь и стал звать его:

— Мико! Мико! Что ты делаешь?

Мико почувствовал, что кто-то дергает его за руку, и обернулся. Он увидел лишь лицо Туаки, залитое дождем. И больше ничего.

— Отстань от меня! — заорал он. — Отстань от меня! Слышишь?

Туаки испугался, потому что, хоть глаза Мико и были обращены к нему, казалось, что он его не видит.

— Погоди, Мико! — закричал он. — Погоди! Нельзя в такую погоду выходить на лодке. Пропадешь, Мико!

— Пусти! — крикнул Мико, вырывая руку.

Но Туаки не отпускал.

— Мико! Мико! — повторял он умоляюще.

И тогда Мико размахнулся свободной рукой и с силой опустил ее, и Туаки повалился.

Мико не стал задерживаться. Он прыгнул в кидавшуюся из стороны в сторону лодку с канатом в руке. Надо диву даваться, как лодка тут же не разбилась в щепы о гранитную стену набережной. Он дотянулся до веревки, которой был перевязан парус, вцепился в нее, напрягся, и толстый канат лопнул у него под руками. Тогда одним рывком он освободил парусный канат и начал тянуть его изо всех сил.

Когда завывающий ветер подхватил лодку, она прямо взбеленилась, но Мико сдержал ее, и протянул назад руку, и взялся за румпель, и заставил лодку повернуться, и она ринулась, как гончая, вперед, в бушующую реку. Лодка не заслуживала такого надругательства. Большая, покладистая, она привыкла к более умелому и заботливому обращению. Но все же она, поскрипывая, двинулась вперед. На середине реки ветер обрушился на нее со всей своей силой, и она застопорила на месте, и охнула, как от боли, а потом медленно и неохотно, ныряя в волнах, пошла к морю.

Туаки поднялся на ноги и, не сводя глаз, следил за ней. Руки у него перепачкались в липкой грязи, когда он свалился в лужу. Ему было страшно. Такое же точно чувство он испытывал раньше в школе, когда у него бывали основания бояться Папаши; такое же чувство он всегда испытывал в женском обществе. Он все еще видел лодку. Она была черная-черная, а вода совсем белая, прямо как взбитые сливки.

— О Господи, пропал он, — сказал Туаки, — пропал! — И повернулся, и побежал в сторону домиков.

Он бежал и орал во все горло.

— Вот змеи! Вот же змеи! — кричал Туаки, вспомнив вдруг слова Мико: «Как ты смотришь на то, чтобы быть у меня на свадьбе старшим шафером?»

«Вот оно что! — думал он с остервенением. — Ох, как бы я ее сейчас по морде, по морде! А что, не за дело разве? И что они за чума такая? И как правильно поступает мужчина, который с ними ничего общего иметь не желает».

Он ворвался в домик Мико, нарушив мир и тишину, и встал в дверях, весь мокрый, с полоской липкого пластыря на лице там, где ему попало бутылкой; в глазах его было отчаяние, и вода лила с него потоками. Большой Микиль, сидевший в одних носках, протянув ноги к огню, с «Голуэй обзервер» в руке, изумленно взглянул на него. Дед вытащил изо рта трубку, замусоленную у мундштука, мать Мико подняла голову от носка, который штопала, и посмотрела на него темными глазами, выделяющимися на худом лице.

— Мико рехнулся! — выпалил наконец Туаки. — Он в море ушел. Взял лодку и ушел. Пропадет он. Что нам делать-то?

— Господи! — Большой Микиль хватается за башмаки.

Дед бежит к вешалке и тянется за дождевиками. Все это машинально. Делия поднимается на ноги, в глазах у нее испуг, а в душе еще какие-то смутные опасения. Мико в море в такую ночь!

— Что с ним, Туаки? — спрашивает она. — Что стряслось с моим сыном?

— Не знаю я, — говорит Туаки. — Прибежал, как очумелый, а потом в лодку прыгнул. Я хотел его удержать, да он вырвался. — Даже самому себе он не мог признаться, что Мико ударил его. Он это постарается забыть. Выбросит из головы, будто вовсе этого и не было.

— Проклятые бабы, свяжись только с ними! — говорил дед, натягивая плащ. — Так я и знал, так и знал!

— Где моя шаль? — спрашивает Делия, бросаясь к двери.

— Оставайся дома, тебе говорят! — кричит Большой Микиль,