Читать книгу "Башмаки на флагах. Том 3. Графиня фон Мален - Борис Вячеславович Конофальский"

провианта дней на десять, — произнёс Карл, чуть подумав.

Волков махнул рукой: Бог с вами, берите.

Генерал уже был готов подняться с места, но, как обычно, у офицеров возникли вопросы. Всякая обычная мелочь, разрешить которую было необходимо. Он даже успел перекусить, пока разобрался с этими мелочами, и выехал только через час.

Выехал на юго-запад, по дороге на Эвельрат и Лейдениц. С ним были: господин Максимилиан Брюнхвальд, прапорщик. Господин Курт Фейлинг, оруженосец. Господа из выезда Стефан Габелькнат, Георг Румениге, Людвиг фон Каренбург, Рудольф Хенрик. Также с ним были сержант гвардии Хайценггер, который по чину приравнивался к прапорщику, и новый сержант гвардии Ёзеф Франк, вместо ушедшего на должность ротмистра Уве Вермера. Франк тоже был из стрелков. Самый высокий и крепкий из них. Он с кавалером был давно, ещё с Фёренбурга. Был неплохим сержантом. Но был он с подчинёнными груб и иной раз без нужды распускал кулаки. Ещё он был неграмотен. Волков взял его в гвардию, объяснив, что в гвардии кулаки и ругань недопустимы. Что любой гвардеец за грубость может вызвать его на поединок. Генералу среди своих людей никаких происшествий не нужно. И что грамоту надобно будет выучить. Сержант клялся, что будет смирен и вежлив и что читать выучится.

Ещё было девять гвардейцев из пехоты и девять из стрелков. Ещё пять телег, в которых были вещи генерала и его казна. И кроме всех тех, денщик Гюнтер, его жена и его два дитяти. Так он и поехал из города. Торопился впереди всего своего войска. Правда, нашёл время заскочить к оружейнику. Но тот, подлец, не всё успел сделать. Отремонтировал и меч, хорошо его сделал, и шлем неплохо, и наплечник, и всё остальное было исправно, хотя уже не так красиво, а перчатку к латам сделать не успел. Пришлось Волкову взять у мастера простую, без узоров и всякой красоты, но крепкую и удобную. И, выказав мастеру своё неудовольствие, он уехал на войну.

Теперь ждать он не мог ни дня, ни часа, время пошло. А дел было столько, что другой и за месяц не переделал бы. Но Волков готов был прилагать силы. А после лечения и заботы Агнес сил у него прибавилось. Мешало то, что он за последние две ночи спал совсем мало. Ничего. Из седла он из-за сна не падал. А выспится он позже.

Уже к вечеру ближе кавалер догнал колонну своих пленных, которых Рене уже готовил ко сну. Волков переговорил с ним, сказал, чтобы поторапливался, что Брюнхвальд уже идёт за ним следом, и прежде, чем полковник его догонит, Рене должен довести пленных до Эшбахта, а после присоединиться к полку.

Рене был удивлён такой торопливостью, но пообещал пленных вести быстрее. Также он предложил генералу ужин. Но тот отказался, до заката было ещё два часа. Он поспешил дальше.

Уже через два дня, на заре, он миновал Эвельрат, даже не остановившись там, а после полудня, когда солнце уже покатилось к вечеру, был совсем рядом с Лейденицем. В двух милях севернее города он заметил хутор, ферму на отшибе. Волков очень не хотел, чтобы кто-то из кантонов, купец какой-нибудь, увидал его раньше времени. Поэтому остановился со всеми своими людьми на этой ферме у дорожного мужика. Загнал всех коней и все телеги ему на двор, чтобы не было их видно с дороги. А сам с Максимилианом и Румениге после раннего ужина, прихватив мешок серебра, поехал в город, пряча лицо от редких встречных. В городе были уже в сумерках. Проехал мимо пристаней. У пристаней барж и больших лодок столько, что иной лодке больше и пристать негде будет. Товары навалены тюками прямо на пирсах и на берегу. Бочки, бочки, бочки всяких возможных величин. Костры, огни, люди, возы с лошадьми — для вечера большая суета.

«Торгует Фринланд. Надо, чтобы так и в Эшбахте было. Купчишки фринландские вон как жиреют. Видно, неспроста на них архиепископ серчает, что из их доходов нескромных мало ему перепадает».

Уже в темноте они нашли дом купца Иеремии Гевельдаса. Стали стучать в ворота.

— Господи, Христа ради, уйдите, — заныл из-за двери купец. — Хоть ночью мне дайте от ваших угроз отдохнуть. Нет у меня вестей хороших, как будут, так вам сразу скажу.

— Открывай, болван, это я! — смеялся кавалер.

— Кто «я»? Кто «я»? — кричал купчишка со страхом, но и с надеждой.

— Болван, это я, Эшбахт, — продолжал смеяться Волков.

— Вы? Вы, господин?

— Открой же дверь, дурень, — говорил Максимилиан, — долго нас на улице держать будешь?

— Господи, вы ли? — засовы на дверях лязгали, наконец крепкая дверь отворилась, а там свет от лампы, домашний запах и купчишка в исподнем.

— Я, я, — говорит кавалер, переступая порог. — Что, соскучился по мне?

— Господь наконец услышал молитвы мои и моей жены, — радовался Гевельдас. — Прошу вас, господа, прошу вас. Садитесь к столу. Клара, Клара… Неси господам вина.

Хрупкая чернявая женщина, несмотря на ребёнка на руках, ловко и быстро ставила на стол и стаканы, и кувшин с вином, хлеб, сыр.

— Что, заждался меня? — спрашивал кавалер, усаживаясь.

— Ох заждался, ох заждался, господин, — отвечал купец, а сам косился на большой мешок, который с ласкающим ухо звоном бросил на стол Румениге. — Купцы местные ко мне злы, всё грозятся и грозятся расправою, бранятся словами злыми, собакой и крысой зовут. Говорят, что выкрест хуже сарацина.

Волков ещё больше смеётся, за последние дни хоть что-то весёлое.

— Хуже сарацина, говоришь?

— Да, господин, говорили, что скажут попу, чтобы в церковь меня не пускал, а самые злые грозились, что на базаре жене моей подол задерут, если я у вас для них денег не выпрошу. Меня, подлецы, винят, что вы деньги им не отдаёте.

— Жене твоей подол задрать? — всё никак не мог просмеяться Волков. — Значит, дураки тебя винят, а не жадность свою?

— Меня, господин, меня.

Волков успокоился, перестал смеяться, вытер глаза:

— Ладно. С человеком моим как плавал в кантон? Что там делали?

— Ох, — охал купчишка, — два раза плавал, вчера только оттуда вернулись. Ох и страху я с ним натерпелся. Ох и наволновался. Ведь в каждом кабаке желает остановиться. С каждым желает выпить. С каждым пьяным поговорить. А мне всё чудится, что донесут на нас, что схватят нас. Но нет, обошлось.

— И о чём же он с людьми говорил? — интересуется генерал.

— Разговор начинает всегда про семью. Есть ли у человека баба, дети. Живы ли мать, отец.

— Вот как?

— Да, всякий человек про свою семью говорить хочет,