Читать книгу "Дикий берег - Ким Стэнли Робинсон"

Я надел башмаки и выскочил наружу. Холодно.

– Генри! – позвал Том.

– Что стряслось? – спросил я, обойдя дом.

– Я ходил проверять капканы и встретил Невила Крэнстона, своего старинного приятеля. Летом он живет в Сан-Диего, зимой – в Хемете. Он как раз шел в Хемет, потому что в этом году припозднился.

– Бедняга, – вежливо заметил я.

– Да нет, послушай! Он только что из Сан-Диего, не понимаешь, что ли? И знаешь, что он мне сказал? Новым мэром выбрали Фредерика Ли!

– Чего-чего?

– Новый мэр Сан-Диего – Ли, слышишь ты – Ли! Невил сказал, Ли никогда не ладил с Дэнфортом, потому что не одобрял его воинственные планы, понимаешь?

– Вот почему мы перестали его видеть.

– Точно. Ну так вот, похоже, многие на юге его поддерживали, но не могли ничего поделать, покуда ружья были у мэра и его людей. Невил сказал, всю осень там шла волчья свара, но пару месяцев назад сторонники Ли добились выборов, и он победил.

– Да, дела. – Мы переглянулись, и я почувствовал, что губы мои расплываются в улыбке. – Хорошая новость, правда?

Он кивнул:

– Еще бы!

– Жалко, что мы взорвали рельсы.

– Не совсем согласен с тобой, но все равно новость хорошая, это без сомнения. Ладно. – Он махнул палкой. – Погода неподходящая, чтобы стоять на улице и трепаться. Я пошел. – И, присвистывая, заскользил на лыжах между деревьями, оставляя глубокие следы. А я понял, что закончу книгу.

Книга лежала на столе. Как-то вечером – 23 февраля – встала полная луна. Я лег спать, не взглянув на книгу, но уснуть не мог, все думал о ней и мысленно разговаривал со страницами. Голос внутри меня говорил, что получилось замечательно, куда лучше, чем в моих силах; этот голос звучал с воображаемых страниц, пересказывал все в мельчайших подробностях, с небывалым красноречием, так что рассказанное вставало перед глазами как живое. Я слышал ритм так же четко, как отцов размеренный храп (хотя смысл его был менее ясен), и у меня захватывало дух. Я думал: может, это душа какого-то поэта явилась ко мне научить, как надо рассказывать.

В общем, я встал и сел дописывать. В доме было холодно, печка прогорела. Я надел штаны, носки, толстую рубаху, накинул на плечи одеяло. Лунный свет серебряной колонной проникал в окно, преображая деревянный скарб в резные, почти живые вещи. Было так светло, что я писал, не зажигая лампы. Я сидел за столом и писал так быстро, как успевала рука, хотя то, что ложилось на бумагу, ничуть не напоминало слышанный голос. Ничуть.

Прошла почти вся ночь. Левая рука ныла, но спать не хотелось. Луна садилась за деревьями, темнело. Я решил прогуляться. Надел ботинки и пальто, а книгу и карандаши сунул в карман.

Снаружи было еще холоднее. Роса на траве сверкала под луной. Возле реки я остановился взглянуть на долину, которая проступала из ночного воздуха черными и белыми пятнами. Вокруг ни ветерка: я слышал, как повсюду тает снег, и капель заполняла мои уши журчащей музыкой: плим-плим-кап-кап-кап-кап-буль-буль-буль-плим-тюк-тюк-плюм-плюмк-плюм-кап-кап-кап… Хор лесных вод сопровождал меня, когда я шлепал по лужам вдоль дороги, сунув руки в карманы. Река – черная между рано поседевшими деревьями.

С прибрежного обрыва пришлось спускаться осторожно – повсюду или снег, или грязь. На пляже отчетливо слышался плеск каждой отдельной волны. Соленые брызги в воздухе слегка светились, из-за яркой луны не было видно ни звездочки, просто черное-черное небо, белое вокруг луны. Я вышел к самому устью, где стоял высокий песчаный холм, подмытый с двух сторон рекой и океаном. И там, где сходились два маленьких песчаных обрыва, я сел, осторожно, чтобы не обрушить все сооружение. Достал из кармана книгу, открыл; и здесь я сижу сейчас и пишу при свете полной старой луны.

Я знаю, что дошел до той части истории, где автор в красноречивых выражениях объясняет, что хотел ей сказать, но, по счастью, у меня осталась всего пара страниц, так что на это просто нету места. И хорошо. Удачно вышло, что я не поленился переписать главы из «Кругосветного путешествия американца», отчего так и получилось. Старик говорил, что, пока буду писать, во всем разберусь, и снова обманул, старый враль. Я-то мучился, писал, а теперь книга закончена, а я так по-прежнему ни черта не понял. Кроме одного: почти все, что я знаю, – неправда, особенно то, чему я научился у Тома. Мне придется перетрясти все мне известное и разобраться, где он врал, а где говорил правду. Я уже начал проверять с помощью книг, которые насобирал в городе, и с помощью книг, которые одолжил у него без спроса. Я узнал, что Американская Империя никогда не включала Европу, что американцы не хоронили своих покойников в золотых доспехах, что мы не первые и не единственные побывали в космосе, что мы не делали летающих и плавающих автомобилей, что здесь никогда не водились драконы (может, правда, искать их надо было не в птичьем определителе, не знаю). Все ложь – это и сотни других фактов, которые сообщил мне Том. Все ложь.

Я скажу вам, что знаю точно: идет прилив, волны бегут вверх по реке. С первого взгляда кажется, что каждая волна гонит весь поток вспять, потому что видимое движение – только такое. Края волны накатывают на берег, разбиваются на песке, оставляя рябь там, где до них ее оставляли другие волны. Какое-то время кажется, что волна так и пройдет против течения до самой излучины. Но под белой пеной река по-прежнему течет в море, и, наконец, волна замирает на пике своего движения, разбивается в пену и брызги, и река уносит взбитую пену в море – покуда не нахлынет следующая волна и движение вспять не возобновится. Каждая волна – своего размера, каждая встречает разное сопротивление, а итог – бесконечное разнообразие ряби, пены, бурления, завихрений… Ничто не повторяется в точности. Понимаете, о чем я? Понимаешь ли ты меня, Стив Николен? Лучше б тебе держаться того, что может устоять со временем, чем гоняться за новым. Но все равно удачи тебе, брат! Сделай там что-нибудь хорошее для нас.

Что до меня: к горизонту убегает лунная дорожка. Снег на берегу вчера растаял, но при лунном свете пляж все равно кажется заснеженным, белым у кромки черного океана. Над береговыми обрывами видны склоны нашей долины – наклоненная к морю чаша. Онофре. Эта последняя влажная страница почти дописана. Руки у меня замерзли, пальцы задубели так, что еле выводят буквы, слова получаются огромные, корявые, заполняют последнее место, слава Богу. Скорее бы закончить. Над рекою летит сова. Я останусь здесь и напишу еще книгу.