Читать книгу "Великолепный обмен. История мировой торговли - Уильям Дж. Бернстайн"

С появлением в «медных» районах Монтаны, Юты и Аризоны железной дороги возникли новые торговые возможности. Опыт Джерома был типичным. К 1882 году здесь на полных парах шло литье и город стал важным центром как горнодобывающей, так и металлургической промышленности. Качественный валлийский кокс (обожженный уголь) отправлялся мимо мыса Горн в Сан-Франциско. Оттуда железной дорогой в Эшфорк, штат Аризона, где пути заканчивались. А оттуда на повозках, запряженных мулами, последние 60 миль по горам Монтаны в Джером. Там кокс выплавлял из местной руды чистую медь, которую отправляли обратно в Европу тем же маршрутом — все вместе более 32 000 миль, производственный цикл, который впечатляет даже современного производителя компьютеров.

* * *

XIX век принес в мировую торговлю изменения, не сравнимые с изменениями XX века. К 1900 году межконтинентальная торговля как предметами роскоши, так и массовыми товарами стала обычным делом. Вообразите на секунду двух путешественников во времени: первый попадает из 1800 в 1900 год, а второй из 1900 в 2000. Прибывший в XX век уже знаком с мгновенной связью, скоростью пассажирских поездов свыше 60 миль/ч и скоропортящимися товарами, привезенными от антиподов в холодильных камерах вагонов и кораблей. По сравнению с ним путешественник из XVIII века, прибывший в XIX, никогда не видел, чтобы информация, люди или товары перемещались быстрее скорости лошади. Для него сама мысль, что можно купить тюльпаны, выращенные на другом конце континента, или съесть зимой клубнику, привезенную из-за океана, или прочитать новости со всех концов планеты в тот же день, показалась бы фантастикой.

Историю революции в торговле XIX века невозможно рассказать по порядку, ибо она включает в себя несколько пересекающихся, почти одновременно произошедших событий. Этот век видел появление паровых машин, железных дорог, телеграфа и новой системы натурального и искусственного замораживания, помноженные на новый процесс производства дешевой высококачественной стали. Все это сопровождалось ростом сельского хозяйства в Новом Свете, Австралии и на Украине, что, в свою очередь, привело к протекционистской реакции в континентальной Европе, которая продолжается по сей день.

* * *

С самого своего рождения в 1776 году Соединенные Штаты были небольшой аграрной конфедерацией, расположенной исключительно вдоль восточного побережья Северной Америки и стиснутой горами Аппалачи. Северные и южные штаты были разделены не только специфическим институтом рабства, но и глубоко укоренившимися различиями в торговой политике. Не будет преувеличением сказать, что борьба за пошлины была, наряду с борьбой за освобождение, причиной Гражданской войны. Лишь меньшинство южан владело рабами, и еще меньше северян были аболиционистами, но почти все американцы либо потребляли, либо производили товары. В начале 1830-х споры вокруг пошлин почти вызвали преждевременный армагеддон, предотвращенный лишь политическим гением Эндрю Джексона, Генри Клея и пожилого Джеймса Мэдисона.

Неумолимая сила британской промышленности пугала маленькие, но растущие производящие концерны, сгруппированные в Новой Англии и средне-атлантических штатах. Александр Гамильтон четко понимал, что юной индустрии Америки необходима защита от иностранных мастодонтов, хотя бы в виде субсидий, а не только пошлин. Почти столь же влиятельным был блестящий немецкий экономист Георг Фридрих Лист, который провел несколько лет в Америке, зарабатывая состояние на железных дорогах. По возвращении в Германию в 1832 году в качестве американского посла он занялся экономикой торговли. Адам Смит и Давид Рикардо ошибались, считал он. Они оба писали, что страна получает выгоду из свободной торговли даже перед лицом протекционизма со стороны соседей, но Лист утверждал, что репрессалии эффективнее. В Соединенных Штатах он пришел в восхищение от Национальной системы Гамильтона — плана по развитию инфраструктуры страны, оплачиваемой, по большей части, за счет пошлин на ввоз. Лист также был согласен с Гамильтоном по поводу зарождающейся индустрии: страны должны защищать свои молодые предприятия от более сильных и опытных конкурентов, таких как Англия. Ведущим учеником Листа в Америке был влиятельный Генри Кэри, страховой магнат и экономист из Филадельфии, который еще лучше понимал, что путь к национальному процветанию пролегает через высокие таможенные пошлины.

Когда наступают тяжелые времена, и фермеры, и рабочие требуют защиты. Именно так и произошло, когда после наполеоновских войн упали цены на зерно. Американские фермеры пытались удержать за собой местный рынок зерна, а владельцы перерабатывающих производств в Новой Англии требовали защиты от убийственной конкуренции с ланкаширскими мельницами. До принятия подоходного налога в XX веке 90% государственного аппарата управления оплачивались из пошлин на ввоз.[78] Это означало, что тарифы были подняты во время экономического спада, а именно этого не стоило делать во время кризиса. Эти три элемента — страх перед британским производством, частые экономические спады и потребность в повышении доходов — спровоцировали протекционизм Севера, который продолжался вплоть до XX века.

Юг, напротив, предпочитал свободную торговлю. Случайный посетитель портов довоенного Юга понял бы, почему это так. В любой день 1798 года он насчитал бы не менее 117 судов в гавани Чарльстона, либо привезших грузы из Ливерпуля, Глазго, Лондона, Бордо, Кадиса, Бремена и с Мадейры, либо отправляющихся обратно с хлопком, табаком, рисом и индиго, и ничто из этого не нуждалось даже в намеке на тарифную протекцию.

До 1820 года Юг относительно редко конфликтовал с Севером. Южане в целом поддерживали Национальную систему. Но в этом году Миссурийский компромисс дал понять Югу, что северное большинство может ограничить рабовладение. Это, в свою очередь, обратило внимание южан на другие разногласия с Севером, основным из которых был вопрос пошлин. Две эти проблемы завершили эру доброго согласия.

Экспорт хлопка, индиго и риса продолжал процветать, но с распространением нации на восток и север все больше европейских товаров попадало в Нью-Йорк. Этот растущий мегаполис быстро стал национальным финансовым центром и, после 1825 года, местом распределения экспортных товаров через канал Эри. В возвышении Нью-Йорка южане почуяли заговор, а конгресс подлил масла в огонь, проведя в 1820-х несколько внушительных повышений тарифов. В глазах южан самым вопиющим фактом было низкое качество британской шерсти, или «одежды негров», которую носили рабы. Члены палаты представителей среднеатлантических штатов проголосовали 60 к 15 за акт 1824 года, тогда как южане проголосовали против него с соотношением 64 к 3.[79] Если бы вопрос об отмене рабства был вынесен на голосование конгресса в тот год, едва ли результаты могли быть более полярными.