Читать книгу "Рождение богов (Тутанкамон на Крите). Мессия - Дмитрий Мережковский"

Опять помолчал и вдруг улыбнулся, как давеча, в Мару-Атону, когда, глядя на Макину березку, вспомнил Дио.

– Что это, какой ты сегодня живой, никогда еще не был таким! Вижу каждую складку одежды твоей: вон как мелко в переднике сплоены; хороши у вас плоильщики! Вон царская змейка на лбу; царство здесь отверг, а там принял? Каждую морщинку вижу в лице: вон милые, детские, около губ – твоя улыбка, Энра. Я так ее любил, да и сейчас люблю. Энра, Энра, ты знаешь, что я тебя люблю? Помолодел, похорошел. А что же Дио? С тобой? Ну, прости, не буду… Да, весь живой – живее быть нельзя. А ведь я знаю, что тебя нет, что ты мой сон… Прощай, Энра, я тебя в последний раз вижу. Я от Него хочу уйти. Думаешь, нельзя? Он всегда, везде, – от Него не уйдешь?.. Ну, поживем, умрем – увидим. Ты многого не знаешь, Энра: ты мудр, как бог, но не умен. Помнишь, ты сам говорил: «Мудрость уже не ум»… Да, чуть не забыл. Вот перстень, помнишь его? Возьми же на память… А-а, смеешься! Понял? Да, испытать тебя хочу: если перстня у меня на руке не будет, когда проснусь, – значит, ты есть; а если будет – тебя нет. Ну что ж, возьмешь?

Тот, кто сидел перед ним, протянул руку к нему, страшно знакомую, прекрасную, с тем же, как в лице, выраженьем, детски жалобным, с голубыми, под смуглой кожей, сквозящими жилками, такими живыми, что казалось, в них льется живая, теплая, красная кровь. Вот и средний палец, чуть-чуть отставленный, чтобы легче было надеть перстень, и ноготок на нем смугло-розовый, с белой дужкой внизу.

«Если прикоснусь к этой руке, умру от ужаса», – подумал Мерира, и словно кто-то провел по спине его льдом. Но прикоснулся, надел перстень, почувствовал твердую, сквозь мягкое тело, косточку пальца, и ужаса не было, а было только желание знать: что это? кто это?

Вдруг взял его руку в свою: сухая, теплая, мягкая – живая, живая!

– Ты есть? Ты есть? Богом живым заклинаю, скажи, есть ли ты? – закричал он так, как будто с этим криком душа вылетала из тела.

…Очнулся, увидел перед собой пустое кресло и рядом с ним стоявшего на коленях Иссахара. Глядя на кресло, он весь дрожал и стучал зубами так, что Мерира слышал этот стук.

– Что ты, Пархатый, чего испугался?

Иссахар ничего не ответил и продолжал глядеть на кресло, стуча зубами.

– Он здесь был, – прошептал наконец, обернувшись к Мерире.

– Кто был здесь?

– Царь Ахенатон.

– Ты его видел?

«Нет», – хотел ответить Иссахар, но точно не он сам, а кто-то за него ответил:

– Видел!

И только что это сказал, он поверил этому так, как будто в самом деле видел.

– Слышал его?

– Слышал.

– Что ж он говорил?

– Что Сын к тебе придет.

– А еще что?

– Еще о перстне. Ты дал ему перстень, чтобы испытать.

– И он взял?

– Взял.

– А это что? – спросил Мерира, показав ему перстень на руке своей, и усмехнулся. – Ты слышал то, что я бредил, – вот и все чудо!

Долго, молча Иссахар глядел на перстень с таким же ужасом, как давеча на пустое кресло. Вдруг поднял глаза на Мериру и воскликнул:

– Он здесь был! Он здесь был!

– Да, был. Я тоже думаю, что здесь Кто-то был, – ответил Мерира тихо, как будто задумчиво, и перестал усмехаться.

Помолчал, встал и проговорил:

– Ну, пойдем, пора, солнце скоро взойдет.

X

Солнце еще не всходило, но уже порозовело небо с утреннею звездою, лучезарною, как маленькое солнце, когда Мерира с Иссахаром взошли по наружной лестнице Атонова храма на плоскую крышу-помост, где возвышался великий жертвенник Солнца, уцелевший от разрушенья; только златосеребряный диск Атона был сорван с него и стенное изваянье царя Ахенатона разбито вдребезги. Здесь возносились некогда славословья Атону, а теперь должно было совершиться служение Амону, с торжественным проклятьем Извергу.

Гор, в сонме жрецов, встретил Мериру. Все изумились, увидев с ним Изку Пархатого.

– Ступайте все, – сказал Мерира жрецам, взял Гора за руку, отвел его в сторону, заглянул ему в лицо и спросил: – Любишь ли ты меня, сын мой?

– Зачем спрашиваешь, отец? Знаешь сам, что люблю.

– Сделай же, о чем попрошу.

– Говори, я слушаю.

– Изеркера пальцем не тронь, отпусти его; что бы ни случилось, помни: он невинен. Отпусти и всех, кого под стражу взял. Сделаешь?

– Сделаю.

– Клянись.

– Солнца да не увижу в вечности, если не сделаю!

– Господь да наградит тебя, сын мой, – сказал Мерира, обнял его и поцеловал. – А теперь ступай!

Гор взглянул на Иссахара и хотел что-то спросить, но Мерира нахмурился и повторил:

– Ступай!

Гор испугался так же, как вчера, в Мару-Атону, и так же послушался, молча повернулся, пошел. Но, спускаясь по наружной лестнице храма, остановился так, чтобы его не видно было с крыши и чтобы самому видеть все, что на ней происходит. Сонм жрецов стоял внизу, на первой площадке лестницы, а еще ниже – воины-телохранители.

– Петь Атону службу умеешь? – спросил Мерира Иссахара, когда они остались одни.

– Умею.

Подошли к малому жертвеннику у подножья великого. Белая пыль алебастра от разбитого изваянья царя Ахенатона хрустела у них под ногами, как снег.

Все было готово к богослуженью: жертвенник убран цветами, и на нем курился фимиам.

Мерира стал перед жертвенником, лицом к востоку, где в мглистом ущельи Аравийских гор уже вспыхнул рдяный уголь солнца. Иссахар стал против него.

– Бог Атон есть Бог единый, и нет иного, кроме Него! – возгласил Мерира.

– Славить иду лучи твои, живой Атон, единый вечный Бог! – ответил Иссахар.

– Всем вам, роды пришедшие, роды грядущие, возвещаю путь жизни: Богу Атону воздайте хвалу, Богу живому, и живы будете! – возгласил опять Мерира, и Иссахар ответил:

– Хвала тебе, живой Атон, небеса сотворивший и тайны небес! Ты – в небесах, а на земле – твой сын, Ахенатон Уаэнра!

– Естество твое, Уаэнра, естество солнечное, – возгласили оба вместе. – Плоть твоя – свет солнечный, члены твои – лучи прекрасные. Воистину, из Солнца исшел ты, как дитя из чрева матери. Солнце восходит на небе и радуется сыну своему на земле!

Солнце всходило и освещало жертвенник. Мерира поднял чашу возлияния и медленно, каплю за каплей, лил на раскаленные угли густое, красное, как живая кровь, вино.

– Господи! – возгласил он таким потрясающим голосом, что Иссахар опять задрожал, как давеча, когда, глядя на пустое кресло, видел Невидимого. – Господи! Прежде сложения мира открыл Ты волю Свою Сыну Своему, вечно сущему. Ты, Отец, в сердце Его, и никто Тебя не знает, – знает только Он, Твой Сын!