Читать книгу "Большая книга ужасов. Коллекция кошмаров - Екатерина Неволина"

Не знаю, что это было.

На пустой койке напротив сидела…

Одним словом, это была уже не Галка. Черты ее лица изменились, заострились и сделались посторонними, как будто Галка исчезла и вместо нее в палате обнаружилось существо другого, чужого мира. И глаза у нее были холодные, глубокие и синие. Впрочем, это наваждение длилось совсем недолго, меньше секунды. Я вдохнул, и все стало как прежде, только Галки не оказалось на койке, она оказалась у окна.

– Душно тут у тебя, – сказала Галка. – Как ты только живешь?

Она попыталась открыть окно, но раму заело, Галка потянула, и рама вдруг треснула со звонким звуком лопнувшего алюминия и слегка перекосилась. Галка отскочила от окна и с удивлением поглядела на свои руки.

– Ерунда… – Она усмехнулась. – Все ерунда какая-то…

– Что с тобой случилось? – спросил я.

Галка пожала плечами:

– Это сложно объяснить. Новолуние, знаешь ли, ночной прибой, его песня…

Она снова улыбнулась. Неприятно, губы разошлись слишком широко, и мне показалось, что десны у нее слегка отдают синевой.

– Ничего страшного. Просто я бы советовала тебе забыть. Забыть и не лезть в мои дела, ясно?

– Ясно.

– Молодец.

Десны отливали синевой…

Дверь палаты открылась, и вошла мама Галки.

Она вошла. Я сделал приветливое лицо, хотел поздороваться и сказать какую-нибудь бессмысленную необязательную чушь, обязательно позитивную. Но не смог сказать. Потому что мать Галки…

Она вошла в палату до середины комнаты, повернулась, подошла к стене и встала лицом к ней, почти касаясь лбом штукатурки, а затем она начала двигаться мелкими полушагами вдоль и добралась таким образом до угла. И остановилась там.

– Мама, – сказала Галка. – Не беспокойся, мы уже заканчиваем.

Но мать ее даже не кивнула. Она была как… Как ходячая одежда. Сыроедение и без того произвело на нее деструктивное воздействие, но здесь дело было не в сыроедении. Ходячая одежда осеннего цвета, она продолжала стоять лицом в углу, ссутулившись и не шевелясь.

И это было страшнее всего. Страшнее всего, что случилось со мной за последнее время, страшнее всей этой истории. Потому что именно в этот момент я окончательно понял – это не Галка. Прежней Галки больше нет, и, наверное, никогда не будет. Она ушла, она вернулась. То есть не она. А зачем все это…

Откуда мне знать – зачем? Может, время пришло? Может, мы ослепли настолько, что уже не видим? Мы не видим, а они потихоньку пробираются, пробираются. А нам не до них, мы заняты своими делами, мы ослепли и оглохли.

– Нам пора, – сказала Галка. – Мама, нам пора.

Мама Галки сделала шаг назад, повернулась ко мне спиной и вышла. То есть она попыталась выйти, она попыталась выйти в закрытую дверь и стукнулась о стекло.

Наверное, в этот момент мне захотелось закричать.

– Мама, надо осторожнее, – сказала Галка.

Мама снова попыталась выйти в закрытую дверь.

Галка приблизилась к матери, взяла ее за локоть, открыла дверь и вывела наружу, а сама вернулась ко мне.

И уставилась на меня, смотрела долго. То есть недолго, но мне показалось, что долго, потому что это все длилось и длилось, длилось, как будто в тридцать секунд легло полгода. Потом она спросила:

– Надеюсь, ты понимаешь?

– Понимаю.

– Молодец. Понятливый. Это отличное качество. Я рада, что мы друг друга понимаем.

Галка приблизилась и вдруг чмокнула меня в лоб. Холодными сухими губами. Вот уж не ожидал.

– Выздоравливай.

И ушла.

И после нее еще долго висела неуловимая мелкая взвесь синего цвета. Пока Галка находилась в палате, я этого не замечал, а теперь видел – синева. Она некоторое время держалась в воздухе, перекатываясь, как алмазная пыль, а потом, когда внизу хлопнула дверь, рассеялась.

А я еще лежал на койке, смотрел в потолок, на паука. Здесь у меня тоже есть паук, меня почему-то любят пауки. А в воздухе палаты еще долго висел запах. Холодный запах горькой майской черемухи.

Потом паук убрался.

Синий зуб. Это действительно синий зуб. Мы пошли в лес, нашли чудовищный гриб, обладающий мощнейшим нейротоксином, его сок попал нам на кожу, отключил чувства и разрушил мозг, и теперь мы лежим в перманентной коме. И видим сны, преимущественно страшные. Я стряхнул сок быстро, а вот Галка промедлила…

Я достал из-под подушки дневник. То есть не дневник, тетрадь, описание того, что со мной случилось. Правда, моя тетрадь отличается от тетради моего прадеда, она не в клеенке, обложка бумажная, а страниц девяносто с лишним. Писал мелким почерком, в каждую строку, труда потрачено…

Труда, одним словом, потрачено. Только непонятно зачем.

Сел в кровати. Голова нормально, не болела, не кружилась, хорошо. А еще хорошо, что не стал вбивать всю эту историю в компьютер, по старинке работал, от руки.

Она в чем-то права. Галка. Чем меньше про это будут знать, тем лучше. Я не хочу, чтобы кто-нибудь нашел мой дневник. Чтобы захотел узнать, почему Козья Речка течет в разные стороны. Узнать, куда исчезают люди. Узнать, что такое синяя осока.

Меньше знаешь – крепче спишь.

В больнице было пусто. Лето, отличная погода – кому охота болеть в такое время? В такое время хочется купаться, гулять и радоваться жизни. Поэтому коридоры были безлюдны, я прошел до лестницы, ведущей на задний двор, спустился.

Задний двор у больницы большой и неухоженный. Когда-то здесь цвел сад, потом он разросся и одичал, превратившись в настоящие джунгли, приют больничных курильщиков и прочих нарушителей режима. По поводу жары сад был пуст, я пробрался в дальний уголок и достал из-за пояса тетрадь.

Видимо, в промежутках больничной жизни язвенники и прочие остеопорозники баловали здесь себя вредной пищей, поскольку тут имелся небольшой мангал, а вокруг валялись обрезки от колбасы и шкурки от сала.

Сначала хотел поджечь всю тетрадку сразу, потом подумал, что, наверное, стоит по-другому. Стал вырывать по листу, комкать, так что через минуту в мангале собралась хорошая кучка. Поджег.

Бумага отчего-то горела не очень, пришлось подуть. После этого огонь развеселился, и мне только оставалось, что подбрасывать в него смятые листы. Признаюсь, мне было жаль. Все-таки столько труда, почти неделя трудов, мозоль на среднем пальце наросла, как в начальной школе.

Но с другой стороны, я чувствовал и облегчение. Как будто с каждым листком приключившаяся со мной история превращалась в теплый воздух и вместе с ним рассасывался мой страх.

Когда сгорел последний листок, я поднял с земли прутик и размешал побелевший пепел. Все. Кошмар закончен.