Читать книгу "Партнер - Джон Гришэм"

Двумя днями позже, ближе к вечеру, я заехал кнему во второй раз. Мы вновь устроились на крыльце, и опять началисьбесконечные воспоминания о войне. Ровно в шесть Кловис сказал, что хочет есть,и предложил поужинать жареной зубаткой, которую обожает. В то время я был ещене женат, и мы отправились в ближайшую забегаловку. За рулем был, конечно, я.За шесть долларов нам навалили столько жирной рыбы, что съесть ее всю былоневозможно. Ел Кловис медленно, опустив голову к самой тарелке. Официанткаположила на стол чек, и я тут же, чтобы старик не заметил, прикрыл его ладонью.Набив рот рыбой и жареной картошкой, он ни на минуту не умолкал. Я подумал еще,что если Кловис хоть словом обмолвится об увиденном на дороге, то деньги будутпотрачены не зря. Наконец он насытился, и мы вышли. Усевшись в машину, старикзаявил, что не прочь выпить пива, всего бутылочку. Магазинчик находился рядом,а поскольку Кловис не попытался выйти из машины, я купил ему и пиво. Мытронулись, старик откупорил бутылку и предложил показать мне места, где онвырос, совсем рядом. Один проселок сменялся другим, и через двадцать минут японятия не имел о том, где мы оказались, а сам Кловис плохо видел. Тут емупонадобилась вторая бутылка. У продавщицы какой-то придорожной закусочной яузнал название ближайшего населенного пункта, и мы вновь отправились в путь.Кловис командовал, где свернуть, и нам наконец посчастливилось оказаться вгородке Никейс-Кроссинг, это округ Хэнкок.

Кловис тут же решил, что пора возвращаться,напрочь забыв о своем желании осмотреть дом, в котором бегал мальчишкой. Якупил третью бутылку пива и подробно расспросил продавщицу о местных дорогах.

Когда мы подъехали к его дому, я еще разпопробовал спросить о катастрофе, но старик ответил, что не хочет говорить наэту тему. Я помог ему войти, он тут же упал на диван и захрапел. Была полночь.

Так продолжалось примерно месяц. Мыраскачивались в креслах на крыльце, а по вторникам ели жареную зубатку иотправлялись за пивом. Максимальная сумма, выплачиваемая по страховому полису,составляет два миллиона, и мое дело стоило каждого цента этих денег. ХотяКловис не подозревал об этом, почти все зависело от его показаний. Он уверил,что, кроме меня, никто не подходил к нему с вопросами о происшествии, и мнетребовалось во что бы то ни стало вытрясти из него информацию, прежде чем этосделает страховая компания.

– А сколько времени прошло после автокатастрофы? поинтересовался Сэнди.

– Четыре или пять месяцев. Однажды я загналего в угол, сказав, что следствие подошло к тому моменту, когда он простодолжен ответить на некоторые вопросы. Кловис кивнул. Я спросил, с какойскоростью обогнала его тогда машина. Старик вспомнил, как жутко ему было видетьпострадавших, особенно мальчишку со сломанной ногой. В глазах его стояли слезы.Через пару минут я вновь спросил, не может ли он предположить, как быстродвигалась обогнавшая его машина. Он сказал, что ему ужасно хочется хоть чем-топомочь бедным людям. Они будут чрезвычайно рады этому, заметил я. Тогда старикпосмотрел мне прямо в глаза и спросил, а как я сам считаю. Я ответил, что околошестидесяти, и он согласно закивал. Именно так. Около шестидесяти. Кловисдержал пятьдесят пять, а их машина очень медленно проползла мимо.

Мы отправились в суд, и Кловис Гудмэн оказалсялучшим свидетелем из тех, кого я видел в жизни. Старый и робкий, но далеко недурак, он говорил так, что его словам верили все. Жюри оставило без вниманияхитроумные построения следователей и вынесло вердикт на основании показанийКловиса. Мои клиенты получили два миллиона триста тысяч.

Наша связь со стариком не прервалась. Яподготовил его завещание. Имущества у него было немного: домик, шесть акровземли и семь тысяч долларов в банке. Он настоял, чтобы имущество после егосмерти продали, а все деньги передали “Дочерям Конфедерации”[5]. Родственники взавещании не упоминались. От внука в Калифорнии вестей не было лет двадцать, авнучка, что жила в Геттисберге, ни разу не попыталась увидеться со старикомпосле того, как в шестьдесят восьмом году прислала ему приглашение в связи сокончанием школы. Сам Кловис не навещал их и не слал никаких подарков. Говорило них редко, однако я знал, что родственной души рядом ему не хватало.

Чувствовал Гудмэн себя все хуже, и, после тогокак он стал совсем немощным, я отвез его в приют для стариков в Уиггинсе. Потомпродал его дом и землю, уладил все финансовые дела. В то время я был егоединственным другом. Время от времени посылал ему открытку и какой-нибудьгостинец, а когда отправлялся в Геттисберг или Джексон, всегда заезжалнавестить. По крайней мере раз в месяц вытаскивал его в ту самую забегаловкупоесть жареную зубатку, после чего мы неизменно отправлялись покататься. Выпивбутылку-другую пива, старик начинал свои бесконечные истории. Однажды мы дажерешили порыбачить. Провели в лодке восемь часов, и никогда в жизни я еще так несмеялся.

В ноябре девяносто первого Кловис заболелвоспалением легких и, оказавшись на грани жизни и смерти, решил внестикое-какие изменения в свое завещание. Часть денег он оставил местной церкви,остальное должны были получить конфедератки. Выбрал себе участок на кладбище,распорядился насчет похорон. Я подсказал ему идею завещания не на случайсмерти, а на момент ухода из жизни – с тем, чтобы он не был обреченсуществовать как растение, с помощью капельницы и мудреных приборов. Идеяпришлась старику по вкусу, и он пожелал, чтобы именно я отключил эти дурацкиемашины, после консультации с врачами, конечно. Приют ему надоел, надоело ибесконечное одиночество. Он устал от жизни, говорил, что сердцем уже с Господоми готов отправиться в последний путь.

Рецидив пневмонии случился в январе девяностовторого. Я настоял, чтобы старика перевезли в Билокси, в больницу, – там мнебыло проще навещать его. Я ходил к нему каждый день, другие посетители уКловиса не появлялись.

Не приходили ни родственники, ни священник.Только я.

Старик медленно угасал, смерть не хотелазабирать его к себе. Он впал в кому. Доктора подключили искусственное легкое, апримерно неделей позже сообщили, что его мозг уже мертв. Я вместе с тремяврачами еще раз прочел его завещание, и мы отключили аппарат.

– Когда это произошло? – спросил Сэнди.

– Шестого февраля девяносто второго года.

Сэнди шумно выдохнул, крепко смежил веки имедленно покачал головой.