Читать книгу "Цветы на чердаке - Вирджиния Клео Эндрюс"

Пневмония?

Все, что могли?

Слишком поздно?

И все это в прошедшем времени!

Кори умер! Мы никогда не увидим его снова!

Крис говорил позже, что эти слова ударили его, он почувствовал как бы сильный пинок в пах, а я видела, как он качнулся назад и отвернулся, пряча лицо, как его плечи содрогнулись, и он разрыдался.

Сперва я не поверила ей. Я стояла, смотрела и сомневалась. Но взглянув ей в лицо, я поняла, что это правда, и что-то большое и пустое разрасталось в моей груди.

Я повалилась на кровать, оцепенелая, почти парализованная, и даже не замечала, что я плачу, пока одежда на мне не стала мокрой.

И даже тогда, сидя и плача по Кори, я все еще не могла поверить, что Кори ушел навсегда из этой жизни. А Кэрри, несчастная Кэрри, она вытянула шею, голова ее откинулась назад, она открыла рот и закричала!

Она кричала и кричала, пока у нее не пропал голос, и она не могла больше кричать. Она направилась в угол, где Кори хранил свою гитару и банджо, и где она аккуратно расставила все его теннисные туфли. И вот там-то она села с его музыкальными инструментами, туфлями и с Микки в клетке неподалеку, и с этого момента ни слова не сорвалось с ее губ.

— Мы пойдем на его похороны? — все еще отвернувшись, спросил Крис прерывающимся голосом.

— Он уже похоронен, — сказала мама. — Я написала на памятнике чужое имя. — И затем очень быстро она покинула комнату, избегая наших вопросов, а за ней — бабушка, губы ее были сложены в сердитую тонкую линию.

Прямо у нас на глазах, ужасая нас, Кэрри засыхала, как травинка, все больше с каждым днем. Я чувствовала, что Бог может взять и Кэрри тоже, и похоронить ее рядом с Кори в той далекой могиле с чужим именем, и им будет отказано даже лежать после смерти рядом с отцом.

Никто из нас не мог больше есть. Мы стали безразличными ко всему и усталыми, всегда усталыми. Ничто не вызывало у нас интереса. Слезы — Крис и я наплакали пять океанов слез. Сто лет назад нам надо было бежать. Нам следовало открыть дверь деревянным ключом и пойти за помощью. Мы дали Кори умереть! Мы были ответственны за него, нашего тихого маленького мальчика, такого талантливого, и мы дали ему умереть. А теперь наша малышка сестра сидит, сжавшись в углу, и слабеет с каждым днем.

Крис сказал мне, понизив голос, на тот случай, если Кэрри подслушивает, хотя я в этом сомневалась (она была слепа, глуха и нема, она, наш вечно журчащий говорливый ручеек, о боги!).

— Мы должны бежать, Кэти, и быстро. Иначе мы все умрем, как Кори. С нами со всеми что-то неладно. Слишком долго мы прожили взаперти. Мы жили ненормальной жизнью, изолированно, как будто в вакууме, без микробов и инфекций, с которыми обычно сталкиваются дети. У нас нет сопротивления инфекции.

— Я не понимаю, — сказала я.

— Я имею в виду, — он зашептал мне на ухо, мы оба съежились в одном кресле, — как существа с Марса в той книжке, помнишь, «Война миров», мы можем умереть от простого вируса гриппа.

В ужасе я только могла глядеть на него. Он знал намного больше меня. Я перевела взгляд на Кэрри в углу. Это милое детское личико, слишком большие, обведенные тенями глаза, они сейчас тупо уставились в пустоту. Я знала, что ее глаза вглядывались в вечность, где сейчас Кори. Вся любовь, которую я раньше отдавала Кори, сосредоточилась теперь на Кэрри… я так боялась за нее. Такое крошечное тельце, худое, как скелетик, шейка такая слабенькая, слишком тоненькая для головы. Неужели это будет общий конец для всех дрезденских куколок?

— Крис, если нам суждено умереть, то хотя бы не той смертью, что умирают мыши в мышеловке! Если нас могут убить микробы, пусть это будут микробы, поэтому, когда будешь воровать сегодня ночью, возьми все ценное, что найдешь, и что мы сможем унести. Я приготовлю продукты на дорогу. Мы вынем вещи Кори, и у нас будет больше места. Еще до утра мы должны убежать.

— Нет, — сказал он тихо. — Только если мы будем знать наверняка, что мама и ее муж уйдут, только тогда я могу взять все деньги и все драгоценности одним махом. Бери только то, без чего нельзя обойтись — никаких игрушек и безделушек. И потом, Кэти, мама может сегодня и не уйти. Она, конечно же, не сможет посещать вечеринки, пока она в трауре.

Но как могла она носить траур, когда она постоянно держит своего мужа в неведении? И никто не придет к нам, кроме бабушки, никто не сообщит нам, что происходит А она давно отказалась разговаривать с нами, смотреть на нас.

Мысленно я была уже в пути и смотрела на нее, как на часть нашего прошлого. Теперь, когда освобождение было так близко, я почувствовала страх. Мир такой большой. Мы будем предоставлены сами себе. Как теперь примет нас этот мир?

Мы были не такими красивыми, как прежде, всего лишь бледные и болезненные чердачные мышата с длинными льняными волосами, в дорогой, но совсем не подходящей по размеру одежде и в тапочках на ногах.

Мы с Крисом изучали жизнь по книжкам, пусть их было много. Да еще телевизор учил нас насилию и жадности, и воображению, но он не мог научить нас ничему полезному и практическому в реальной жизни. Мы не были готовы к жизни Выживание. Вот чему должен был учить телевизор невинных маленьких детей, как жить в этом проклятом мире, когда не на кого надеяться, кроме самих себя, а иногда нельзя надеяться и на себя тоже.

Деньги. Если мы чему-то и научились за годы нашего заточения, так это тому, что деньги сперва, а потом все остальное. Как хорошо сказала мама когда-то давно. «Не любовь движет миром, а деньги».

Я достала вещички Кори из чемодана, его вторые выходные тапочки, две пары пижам, и все время у меня текло из глаз и из носа. В одном из боковых карманов я нашла листочки с песней, которые он, должно быть, упаковывал сам. О, как горько было собирать эти листочки и смотреть на линии, которые он отводил по линейке, и на черные ноты: некоторые недописаны, другие написаны криво. А внизу, под нотами (он сам научился нотной грамоте по энциклопедии, которую нашел для него Крис), Кори написал слова незаконченной песни:

Хочу, чтоб ночь закончилась, Хочу, чтоб начался день, Хочу, чтоб дождь был или снег, Иль ветер вдруг подул, Иль чтоб росла трава, Хотел бы я иметь прошлое, Хотел бы я играть вон там…

О, Боже! Всегда эта печальная, меланхоличная песня. Да, это слова, которые он пел под музыку так часто. Он играл ее. И это желание, вечное желание чего-то, чего он был лишен. А ведь все другие мальчишки воспринимали это как должное, нормальное, как часть своей жизни, и даже не замечали этого.

Я едва не закричала от боли.

Я заснула с мыслями о Кори. И как всегда, когда я была сильно обеспокоена, мне приснился сон. Но на это раз я была одна. Я видела себя на извилистой тропинке, окруженной широкими, ровными пастбищами, заросшими по обе стороны полевым-и цветами — розовые, малиновые, желтые и белые они нежно покачивались под мягким, теплым и добрым ветерком вечной весны. Маленький ребенок уцепился за мою руку. Я взглянула, ожидая увидеть Кэрри, но это был Кори!