Читать книгу "Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук"

На четвертый день Пасхи Муромский принял в кабинете управляющего губернией еврейскую делегацию. Ее возглавлял старейший мукомол губернии.

– Глубокоуважаемый Пётр Васильевич, еврейская община Томска уполномочила меня передать в распоряжение Верховного правителя собранные среди нашего населения сто тысяч рублей на нужды армии. А еще просим сообщить его высокопревосходительству, что еврейский народ страдает от произвола, чинимого большевиками, не меньше русского. И те евреи, которые выслуживаются у большевиков, не имеют никакого отношения к нам. Это отщепенцы, предавшие свой народ и свое отечество. Когда в Москве еврейская делегация пришла к Лейбе Троцкому[163]с просьбой прекратить красный террор, чтобы не провоцировать белых на антисемитские выступления, знаете, что он ответил?

Муромский пожал плечами.

– Он выгнал их вон с криком: «Я – не еврей, а революционер!» Пожалуйста, перескажите этот случай Верховному правителю. Может быть, хоть он присмирит черносотенцев в рядах Белой гвардии, позорящих святое дело защиты отечества?

То, чего так опасался премьер-министр, произошло. Большевикам удалось остановить наступление Западной армии на южном направлении и нанести ряд чувствительных контрударов. Тем временем на севере Сибирская армия все дальше и дальше углублялась в Европейскую Россию. Взяла Елабугу, Глазов и вплотную приблизилась к Вятке. Разрыв между добровольцами-сибиряками и Западной армией, костяк которой составляли кадровые офицеры, все нарастал, и красные, нащупав эту брешь, стали жестоко бить в стык двух армий. Чтобы не допустить окружения сибиряков, ставка приказала им прекратить наступление. Это распоряжение штабных стратегов привело командующего 1‑й армией генерала Гайду в бешенство, и он поставил перед Верховным правителем и Советом министров ультиматум: либо уходит в отставку начальник штаба Лебедев[164], либо – он. Колчак, инспектируя фронт, в Перми встретился с Гайдой. Они переговорили резко, «на ножах», и прославленного чехословацкого генерала вызвали в Омск.

На встречу со своенравным командармом Колчак пригласил в свою резиденцию и председателя Совета министров, который по привычке захватил меня с собой.

За овальным столом в кабинете Верховного правителя сидели трое: насупленный Гайда, растерянный Муромский и хмурый Колчак. Я занял свое привычное секретарское место за отдельным столом у входа.

Первым заговорил чех:

– Я считаю действия начштабверха Лебедева неправильными, а его директивы – безумными. Он хочет, чтобы мы воевали по учебникам. Но у гражданской войны свои законы. Здесь не столь важна стратегия, сколько напор, внезапный рейд и настрой войск. Я воюю с большевиками, а он – с русским народом. Если наступление моей армии остановить, то она не только покатится назад, но и вообще развалится. Поймите, либо мы победоносно вступим в белокаменную столицу, либо будем эвакуироваться из Владивостока. Третьего не дано. Промедление смерти подобно.

– Вы не годитесь в командующие армией, – внезапно вспыхнул Колчак. – Более того, вы не годитесь быть и простым офицером. У вас не только нет необходимых военных знаний, но даже элементарного военного воспитания. Да и откуда им взяться, когда по специальности вы – простой фармацевт!

Гайда вскочил из‑за стола.

– Вы ошибаетесь, господин адмирал, – не остался он в долгу. – Если бы у меня не было перечисленных вами качеств, вряд ли я когда-нибудь попал бы в русские генерал-лейтенанты, освободил половину Сибирского железнодорожного пути от большевиков, взял Иркутск, привел свою армию к Каме и получил от вас орден Святого Георгия. Вы – тоже по специальности морской офицер, откуда тогда вам взять знания, необходимые для Верховного правителя огромной страны, однако вы им пока состоите.

– Вон! – взревел Колчак. – Вы больше не командующий армией.

Гайда многозначительно ухмыльнулся и ответил с издевкой:

– Готов подчиниться любому приказу вашего высокопревосходительства. Но в таком случае прошу вас в скорейшем времени изготовить мне паспорт для отъезда в Чехословакию.

– Как вам будет угодно, – процедил сквозь зубы адмирал.

Вечером в зале Русского географического общества состоялось памятное собрание, посвященное 25-летию со дня кончины первого сибирского областника Николая Михайловича Ядринцева. Говорились пышные речи об исторической роли сибирского областничества, местные поэты читали стихи. Вспомнили о Потанине. Решили направить первому гражданину Сибири приветственную телеграмму с пожеланием ему скорейшего выздоровления. А второго почетного сибирского гражданина – Муромского – областники приветствовали аплодисментами стоя.

Скоро разразился очередной правительственный кризис. И связан он был с личностью министра финансов Петрова. Самый большой интриган в омском правительстве казался непотопляемым. Многих своих противников удалось ему вытеснить с политического Олимпа, иных даже свести в могилу, но, как оказалось, и на старуху бывает проруха.

В вину ему была поставлена неумело проведенная денежная реформа. В середине мая из обращения были изъяты «керенки». Причем население их должно было сдавать в банки в обмен на именные квитанции. Половина принятой суммы возвращалась сразу сибирскими деньгами, вторую же половину можно было получить лишь через двадцать лет.

Идя на эти непопулярные меры, Петров рассчитывал защитить Сибирь от печатаемых большевиками «керенок», чтобы не финансировать Советы, но получил обратный эффект. «Керенки» были самой ходовой валютой. С их изъятием вся тяжесть инфляции легла на сибирские деньги.

Такую бы «мелочь» Верховный правитель, наверняка, простил «вменяемому» министру, но тут встали на дыбы военные, утверждая, что реформа снизила боевой порыв армии.

– Красноармейцы, набранные из голодных губерний, не щадя жизни, рвутся в сытую Сибирь, где, по словам их комиссаров, булки растут на деревьях. У них полные карманы этих «керенок». Ведь большевики платят своим солдатам достойное жалование. У наших же воинов главным стимулом побеждать были именно эти «керенки» из карманов убитых ими большевиков, их заслуженный трофей. Больше в голодной России поживиться нечем. А вы одним росчерком пера лишили их этого стимула в самый разгар решающих боев! – неистовствовал командующий Западной армией генерал Ханжин[165].