Читать книгу "Ардагаст, царь росов - Дмитрий Баринов"

— Что же делать-то? Неужели и впрямь Даждьбожье царство настало? Ох, зачем я тогда взялась ведовству учиться? Хотела, дура, чтобы все меня боялись, а теперь вот прячусь, как волчица загнанная...

Пальцы Костены вцепились в волосы, по лицу текли слёзы. Яга несильно ударила её по щеке жареной детской ручкой, оставив жирный след.

— Дура и есть! Другой раз вот так на Лысой горе, при всех твоих колдовках дам, чтобы не куксилась. После лета непременно зима наступит, после дня — ночь. Да и днём солнце затмить можно, ежели умеючи... Привыкайте теперь быть бедными да гонимыми. За правду гонимыми царём лютым, неправедным, хи-хи-хи! Мы-то знаем, что нет ни правды, ни кривды, а есть выгода, — хитро подмигнула старуха и протянула ведьме сочную грудинку. — Ешь вот лучше священную пищу, чтобы ума да силы колдовской прибыло, и слушай.

Крепкими зубами Костена рвала тёплое мясо, и лицо её на глазах становилось хищным, решительным, взгляд — уверенным. А старуха, смакуя человечину, наставляла великую ведьму:

— Вся сила Ардагаста — в Колаксаевой чаше. Есть ещё золотая секира и золотой плуг с ярмом. Они хорошо запрятаны, но не так страшны. Секира даег царю и племени силу воинскую и победу, плуг — трудолюбие и богатство. А вот чаша — мудрость и то, что дураки праведностью зовут. И храброго, и богатого, и работящего мы к рукам прибрать можем. А вот царство с чашей для нас, считай, потеряно.

— Значит, чаше в этом мире не место! Только как же её уничтожить? Уж по-всякому пробовали...

— Нужно уметь время и место выбрать. Дары эти Сварог с неба сбросил, а Даждьбог подобрал весной, когда день равен ночи. С тех пор это самый большой праздник у людей. Скифы и сарматы год с него начинают. А венеды зовут его Велик день. Вот и нужно в ночь перед этим днём захватить чашу, и прямо в пекло. Да тут же и самого Солнце-Царя убить. Наступит утро, а чаша будто и не приходила в средний мир.

— Мы как раз в эту ночь на Лысой горе всегда собираемся.

— Вот там всё и нужно сделать. В самом святом нашем месте, и чтобы все лучшие ведьмы соединили колдовские силы. Мужики Ардагаста оружием одолеть не смогли, так бабы одолеют чарами.

— Его в Чёртовом лесу бабы и связали! — рассмеялась повеселевшая Костена. — Если б только Лихослав его сразу прикончил, а чашу истребил. А теперь что же, украсть её? Вышата её с собой в суме дорожной носит, да на той суме такие чары наложены...

Яга покачала головой:

— Солнце-Царь и Огненная Чаша его должны погибнуть вместе. Заманите его вместе с чашей на Лысую гору, и как раз в ночь на Велик день. Всем кодлом уж как-нибудь справитесь, а чашей я тогда сама займусь. Не вмешалась бы только Морана. Это ведь она вынесла из нижнего мира солнечное золото, из которого потом Сварог дары свои сковал. И секиру с плугом она хранит.

Под весенним солнцем всё сильнее таял снег, и всё труднее было идти войску росов с обозом и пленными. Вскрылась Десна. Начался ледоход, а затем и половодье. Его решили переждать, разбив стан у села Мокошина возле устья Сейма. Заодно здесь же, в святилище Мокоши-Лады, отпраздновать и Велик день.

К празднику старательно готовились и в стане, и в соседних сёлах. За неделю до него все хаты и шатры разукрасили вербовыми ветками. Волхвини умело расписывали куриные яйца. Каждая такая писанка-крашенка — это весь мир. Есть на ней и солнце, и звёзды, и земля, и преисподняя. На одной писанке красуются две небесные златорогие оленихи, на другой — змееногая Лада-Берегиня с воздетыми руками, на третьей — её сыновья, солнечные всадники Даждьбог и Ярила. Весь мир пошёл из яйца, снесённого Девой-Лебедью Ладой, учили некогда волхвы. Теперь говорят: снесла она два яйца, и вышли из них белый и чёрный гоголи — Белбог и Чернобог, творцы мира. И будет мир стоять до тех пор, пока люди пишут писанки. А перестанут — значит, забыли, откуда мир взялся и как устроен, и не хозяева они уже в нём, а хищные и неразумные пришельцы.

Растирали зерно в муку для священных хлебов-куличей. Собирали всякий хлам и солому для праздничных костров. Сооружали качели. Парни и девушки прикидывали, кто кого будет на праздник обливать водой. И по-прежнему звонкоголосыми птицами разносились со священных гор веснянки.

На Велик день из нижнего мира выходят медведи и змеи. Как обычно, медведя собирались приветить: плясать в медвежьих шкурах и есть медвежье лакомство — комы из гороховой муки. А змей — отвадить священными кострами.

Со времён зверобогов был этот день медвежьим и змеиным праздником и звался комоедицей. Но вот упали с неба золотые дары, и стал Солнце-Царём подобравший их Даждьбог, а великий весенний праздник стал царским. В сколотские времена избирали красивого и сильного, как сам Колаксай, юношу священным царём. Он спал с небесным золотом, и давали ему столько земли, сколько сможет объехать за день, и чествовали, как самого Колаксая. А через полгода приносили в жертву в память о Солнце-Царе, убитом завистливыми старшими братьями. И не нашлось за четыре века такого труса, чтобы после божеских почестей попытался избежать суровой чести — умереть смертью бога. Так было до тех пор, пока сами дары не скрылись от людей, недостойных их.

Теперь же один из трёх даров вернулся к потомкам сколотов, и Вышата решил возродить древний обряд. Он собственноручно изготовил секиру и плуг с ярмом, вырезал на них священные изображения, о которых помнили жрецы Экзампея, и выкрасил дорогой золотистой краской. Только теперь обряд должен был совершить сам царь, и жертвенная смерть его не ждала, — ведь великое царство только предстояло возродить.

Многие поляне сомневались: придут ли лесовики на праздник золотого плуга. Ведь будины и нуры земли вовсе не пахали. Вырубят лес, выжгут, бросят зёрна прямо в пепел, заборонят бревном-суковаткой и ждут урожая. Пошлют его боги — хорошо, не пошлют — скотина да лес пропасть не дадут. Только те венеды, что пришли в леса с юга, старались, где возможно, не дать полю снова зарасти, и пахали его сохой. Однако праздником заинтересовались даже те, кто в жизни не касался сохи. Почему не справить обряд, хоть и чужой, если после него земля станет лучше родить? Сколоты вон хлебом кормили не только себя, но и греков.

Близился праздник, но тревожно было в лесных землях. Скирмунт, объявивший себя верховным жрецом, и Костена слали из чащоб проклятия и угрозы росам и всем, признающим Солнце-Царя, и незримые щупальца злых чар вновь тянулись из лесов к росской рати. Шумила с Бурмилой собрали разбойную дружину из голяди и тех венедов, чьи родичи поплатились за колдовство. Прозванные «чёрными медведями» разбойники нападали на нуров, жгли сёла, поедали пленных, и Волх со своими воинами ушёл на север — бороться с набегами. А самые отчаянные из пленных голядинов стали убегать ночами, чтобы пристать к Медведичам.

За пять дней до праздника в стан прискакал запыхавшийся, взволнованный Ясень.

— Беда, царь! Шумила напал на Почеп, Добряну с собой увёл. Сказал — на Лысую гору, Чернобогу в невесты.

— Что-о? Да неужели она...

Ардагаст вырос недалеко от Лысой горы и ещё мальчишкой слышал о непотребствах, творившихся на главном ведьмовском сборище в ночь на Велик день. «Невестой» служила молодая ведьма, ещё не знавшая любви, а «женихами» — сам Чернобог и целая свора колдунов, чертей и ещё Нечистый ведает каких тварей. Чернобога, впрочем, часто изображал главный колдун.