Читать книгу "Тень Лучезарного - Сергей Малицкий"

Кама стояла на берегу, у впадения быстрой Малиту в степенную Му, и думала, что эти два замка, которые так же, как две атерские столицы, глядели друг на друга через реку, пусть фидентский замок и прятался на половину своего роста за городским холмом, – оказались последним приютом для поколения отцов и матерей Камы, Процеллы, Фалко, Фелиса и всех ее ровесников, которые сумели выжить в самом начале страшной войны. Никого больше не осталось. Только эти трое. Арома, Салубер и Кортекс. Разве только еще Луксурия – теперь уже вдова брата араманского княза Претиума хлопочет о легкораненых в лекарских шатрах. Да вдова брата короля Бабу Бовеса – Сикилта помогает ей. Кто еще? Мать Фестинуса и Сервы – Кулпа? Ну так ее не выгонишь из походных шатров. Скулы напряжены, брови сдвинуты. Втемяшила себе в голову, что ее Фестинус погиб. Нет ведь никаких вестей, а она стоит на своем – знаю, чувствую. Кто еще жив из их поколения с этой стороны атерских земель? Бета и Тела Нимис? Где они теперь? На севере? Неизвестно.

Тела Нимис… Ненависть к бывшей тетке заскорузла в сердце Камы и стала тяжестью. Уже не жжет, а давит. И вызывает не боль в сердце, а тяжесть. Нечем становится дышать, когда она подкатывает к груди. Скручивает пополам, когда сваливается к животу. Сердце устает биться, словно бьется под тяжким грузом.

Вставший во главе объединенного войска Лаурус еще с утра отправил дозор к Ардуусу. Кама вместе с Ви и Имберой проводила Касасама до развилки, потом постояла у камня над могилой Сора Сойга, но ни Ви, ни Имбере рассказывать ничего не стала. Не захотелось шевелить то, что как будто запеклось. Не зажило, нет. Все, что проехалось по ее жизни острием, все только запеклось. И срывая запекшееся, на старые раны ложатся новые. Где Амади, где Эсокса? Где Туррис? Отчего это имя заставляет умножаться уже привычную тяжесть в груди и снова обращает ее болью? Или она, Камаена Тотум, подобна матери Фестинуса? Что же ты так, Орс? Как сказала Процелла? Рядом с Орсом всегда было тесно. Без него всегда будет пусто.

Кама оглянулась. Ви и Имбера держались в полусотне шагов. Разные и удивительным образом совпавшие. Одной двадцать шесть лет, другой двадцать один. Одна грызла черствый, выпеченный с камнями и кровью хлеб жизни с одной стороны, другая – с другой, пока обе они не столкнулись носами. Вот и думай, отчего все складывается именно так, а не иначе.

– Пора, – тронула с места лошадь Кама.

Ни слова лишнего. А ведь хотелось бы ей поговорить с ними, ну да ладно. Может быть, так даже и лучше. Да и о чем говорить с теми, которые все понимают, но которым всего не скажешь. И уж тем более не завоешь рядом с ними зверем. Да и что она может сказать кому бы то ни было, если она и сама не может понять, что с нею? Она даже толком не может понять, о чем выть. И это биение, что становится все настойчивее…

Когда были подсчитаны потери, выплаканы первые слезы, залечены легкие раны и поручены стараниям сиделок – тяжелые, пришло время решений. Гахи были истреблены, может быть, они остались в недрах Сухоты, но то воинство, что дошло от Араманы до Фиденты, в Фиденте же и растратилось. Дорого обошлось это королевствам, принявшим на себя удар ранее неведомого врага. В некоторых дружинах погибла четверть воинов. В некоторых не осталось и половины. Но гахов не осталось вовсе. Ни в Фиденте, ни в горах, хотя фидентские и утисские егеря еще прочесывали отдаленные ущелья. В любом случае каждому было ясно – где бы ни вылезли в будущем гахи, они враги навсегда. Некоторые из тысячников стали поговаривать, что следует послать дружину в Сухоту, где перебить гахов полностью. Вырезать их деревни, пока в них не народились новые воины, обрушить их подземелья, но таких умников оказалось немного. Хотя отряд снарядить все-таки решили. По сотне от дружин Араманы, Аштарака, Утиса, Бабу, Раппу, Фиденты – с одной целью – проверить, правда ли, что убивая всех и каждого, завоевывая замок за замком, гахи не оставляли за собой ни дозоров, ни гарнизонов. Хонорский замок, как рассказала Субула, оказался ведь пуст. Конечно, если не считать трупов и обглоданных гахами человеческих костей. Отряд этот возглавил княжич Аштарака Казус, и ушел он на юг уже на второй день после битвы. В тот же день, еще на фидентском берегу Малиту, был поставлен большой шатер, в котором собрались все, считавшиеся победителями в последней битве. В середине шатра курилась траурная жаровня. Заговорили не сразу. Когда стало ясно, что все смотрят на Лауруса, под началом которого оказалось наибольшее количество воинов, он встал, шагнул вперед, опустился на колени, обхватил плечи по правилам храмов Благословенного и низко поклонился. Каждый последовал его примеру. Затем Лаурус заговорил:

– Почти сорок тысяч воинов мы потеряли в этой битве. Если бы ее не было, сейчас здесь собралось бы не сто шестьдесят тысяч воинов, а двести тысяч. А если бы не битва у Хонора, не битва с ордой у Аштарака, нас было бы еще больше. Я уже не говорю о наших братьях, которые сейчас скрываются за стенами Ардууса. Мы не знаем, что там творится, но чувствуем, что беда, пришедшая к нам с юга, уже давно хозяйничает в нашем сердце.

Никто не проронил ни звука. Только угольки потрескивали в жаровне.

– Нас осталось сто шестьдесят тысяч, – повторил Лаурус. – И эти сто шестьдесят тысяч нам дороже, чем кому бы то ни было. Но война только начинается. Может быть, из нас в живых останется только каждый второй. Может быть, только каждый пятый. Может быть, никто. Но пока нашим домам угрожает беда, война продолжается.

Кама слушала Лауруса, затаив дыхание. Он был ее дальним братом, но она почти никогда не разговаривала с ним. Даже и видела-то его всего несколько раз, хотя, как все отпрыски королевских домов, знала об этой ужасной истории, в которой сестра короля Ардууса – Пуруса вдруг влюбилась в обычного стражника – Клавуса Вадума. Самой Каме эта история ужасной не казалась. Ужасным было ее продолжение. От запретной любви родился Лаурус. Клавуса Пурус сгноил в застенках, затем довел до смерти собственную сестру. Сам Лаурус женился на обычной тирсенке, долго скрывался на чужбине, потом нанялся воином в войско ардуусского воеводы Муруса, и вот он теперь говорит эти важные слова и говорит их в том числе перед теми, в чьи уши хотя бы раз, да залетали грязные сплетни о ветрености сестры короля Ардууса.

– Отряд Казуса ушел на юг, – продолжил Лаурус. – Они проверят, остался ли кто-нибудь жив в Хоноре, заглянут в Аштарак, пройдут левым берегом Утукагавы до Бабу. Если гахов там не окажется, доберутся и до Араманы. Мы могли бы осесть на этом берегу и ждать от них известий, а потом вернуться в наши замки и затаиться там, надеясь, что гахов больше не будет, а для другого врага мы неприступны.

Лаурус окинул взглядом собравшихся в шатре.

– Нет. Другой враг страшнее гахов. И это – не только орда. Не только обезумевший Ардуус. Не только Эрсет, что уже теперь рвется в Анкиду через стены Бэдгалдингира. Другой враг – наследник Лучезарного. И ждать его у собственного порога – самое глупое, что мы могли бы придумать.

– А что, – подал голос лишь начинающий оправляться от тяжелой раны наследник аштаракского трона Калтер Типанум, – разве среди нас есть угодники? Есть кому обхватить себя за плечи на поле Бараггала, чтобы новое порождение Лучезарного провалилось сквозь землю так же, как его прародитель? Я приношу извинения, что не могу пока встать, мои ноги плотно перемотаны снадобьями и полотном, но может мне кто-нибудь ответить, есть среди нас угодники, которые спасут нас?