Читать книгу "Дом образцового содержания - Григорий Ряжский"

Стефан, после того как прибыл из Турции, нанес скорбный визит в дом Мирских, отметив новое обстоятельство и распорядок жизни в охранной квартире. Подумал, надо бы дождаться, пока на родину отъедет эта Ангелина Хабибуллина-Керенская или уж съедет совсем, тогда и брать картины по легкой. Не убивать же и ее еще, в конце концов, а то уже перебор получится.

Так прошел первый после Митьки месяц. За это время Гелька успела оформить в нотариате заявление на наследство отца, Федора Керенского, изложив мотивы ходатайства.

– Я бы, девушка, на результат особенно не рассчитывала на вашем месте, – пояснила ей районный нотариус. – Не видится, честно говоря, достаточных оснований. Но, впрочем, давайте подождем до полугода, как закон предписывает, а там посмотрим, как обернется.

С того дня, как умер Федор Александрович, на точке Гелька так и не появлялась ни разу.

– Ты чего, девка, очумела? – задергала ее Рахилева внучка. – Сколько лет отбарабанила, только-только жить начала, своих подняла, считай, обоих. Чего тебе причудилось-то? Ну, помер хозяин да помер себе. Другого найдем, когда тебя РЭУ совсем оттуда сгонит уже.

– Уволилась я, Роза Марковна, – поделилась событием Гелька с соседкой. – Ушла совсем, где работала.

Мирская долго не размышляла.

– Ты, девочка, знаешь что, ты давай-ка, пока суд да дело, к нам переходи. Жить пока там можешь, у отца, а помогать здесь. Как Сарочка, мама твоя. Виля платить будет прилично, у него последние годы дела по кино хорошие, а мне помощь будет, лошади старой. И не так печально. Ну, что?

Это был выход. И не только выход. Это был подарок.

Матери написала, что работу пришлось сменить, денег будет меньше, но прикинула, что все равно хватит по их небогатой жизни, если от гривны считать, по курсу. И приступила, помолясь хохлятскому Богу своему. Поэтому и не слышала она, как кричала по ночам старая Мирская, – не переселилась к той поре еще окончательно в квартиру напротив. А когда перебралась, то крик этот почти уже совсем иссяк и редкой ночью будил одного лишь чуткого к звукам Вилена.

Начали они тогда с малого и потихоньку. Роза Марковна объяснила, как наиболее эффективно отчистить мельхиор от черного налета. Получилось ловко – заодно прошлись и по столовому серебру. Дальше – как стираем, гладим, крахмалим. Пыль – тоже немаловажное дело, имеет свои укромные особенности. Ну и влажная уборка, как это было заведено и при Зине, и при Сарочке – все, как всегда.

Дальше шла еда плюс сервировка. С сервировкой справились, почти не задерживаясь. Взятый темп пришлось слегка ослабить, когда добрались до кулинарного параграфа. Тут вышла конкуренция рецептов: Розы Марковны, в виде уложившейся за шестьдесят пять лет константы, и ее же самой, но уже в Сариной переделке с расчетом на прирожденную Гелькину хватку и природную умелость. Отличия, как выяснилось, имелись и даже носили принципиальный характер, но в итоге разногласия снимались всего лишь обратным переложением рецептуры – на этот раз уже от первоисточника в лице хозяйки к исполнителю в лице очередной помощницы в семье Мирских от семьи Чепик.

«Девкам бы нашим показать всю эту канитель сладкую да края крахмальные», – подумала Гелька и улыбнулась, вспоминая рабочие будни на Тверской как далекий и лживый сон.

Митькины сороковины у Мирских не отмечали, как не было и девятого дня.

– Не принято у нас, Геленька, – объяснила Роза Марковна, – и не в этом дело, что иудеи – не иудеи. Просто, начиная с Семы, заведено у нас так, мы с ним еще тогда договорились, в двадцать третьем, что поминать друг друга не станем. Семочка всегда считал, что память человеческую и горе подталкивать не следует, пускай они такие будут, как есть – без водки и без слов.

Хозяйство Мирских рукастая Гелька быстро привела к образцовому виду. Все ранее неприбранное улеглось теперь на свои места, и в доме стало, как раньше, в прежние годы, когда в разные времена порядком заведовали Сарочка и Зина, а Розе Марковне оставалось лишь подправлять и похваливать.

Как-то после очередной Гелькиной уборки заметила:

– Надо бы табличку, что на доме нашем болтается неприкаянно, сюда перетащить, да на стенку пристроить вместо Шагала: «Дом образцового содержания».

Через три месяца после страшного события Мирская сказала Гельке:

– Очень хочу, чтобы Сарочка приехала. И мальчиков пускай возьмет, они же Москву не видали еще, да?

– Нет, – смутилась Гелька, – Москву не видали. Не было у нас денег таких, Роза Марковна. И потом – учатся они, большие уже, четырнадцатый год, как-никак, обоим.

– Сделаем так, – распорядилась старуха, – билеты беру на себя, жить, слава Богу, – две квартиры у нас, а потом – в Фирсановку, на дачу, все вместе, на воздух, на природу. Там чудный пруд, рядом с санаторием имени Артема, твоя мама отлично его знает. И бабушка купалась не раз. Хороша идея?

Это в мае разговор был, в девяносто девятом уже. Сама по себе идея была хороша, но тормознулась другим печальным фактом. Таким, которого никто в доме в Трехпрудном и ожидать не мог.

По возвращении из Таиланда Варя Бероева, несмотря на опасения Стефана, так и осталась не опрошенной никем из следственных работников, занятых в деле по убийству гражданина Дмитрия Виленовича Мирского, 1972 г. р., лица без определенных занятий. С острова Фукет она приехала загорелая, но в дурном настроении – курортного романа, на который рассчитывала, не случилось. И вообще, личная жизнь пребывала в перманентном состоянии нескладухи-неладухи. С молодыми людьми за последние годы истории бывали, и не одна, но всякий раз разваливались, чаще по ее собственной вине. Потом, когда чуть поумнела и стала чувствительно дозревать, сообразила, что виной тому не сама она и не молодые люди, а конкретно Митька Мирский, наглый необразованный тип, он же первый ее мужчина. После Митьки, казалось ей, прочие мужчинки все возятся лишь рядом, жеманничают да сопливятся. Никто из них, начиная с институтских и заканчивая последним окружением, не обладал таким мужским могучим корнем, какой был у Митьки, никто не умел так крепко смять ее, обхватив ручищами вместе с кроватью, и так походя унизить, подтвердив собственную над ней мужскую власть. И никого она не ждала так, пока не проявится сам, как этого соседского парня, что жил этажом ниже.

Самому же парню Чапайкина внучка была по хрену – по собственному безразличному корню, и на этот счет Варя Бероева никогда не обманывалась: даже после того, как Митька тщательно вытер с живота ее первую девичью кровь на втором этаже в квартире нетрезвой Люськи. За это Митьку и ненавидела. Все годы, все семь лет. И даже когда убили, ненависть не утихла. Сказала тогда деду:

– Да он подонок был, поэтому и убили.

Насчет собственной внучки Глеб Иваныч тоже не обманывался никогда, всегда знал, что ею ненавидим, что та вместе с матерью своей, его же дочкой, об одном же мечтают – сдох чтобы дедушка Глеб поскорее, окончательно высвободив наследную жилплощадь. Знал генерал и понимал и причину и исток. Оттого и молчал, сглатывая обиду, топя ее в себе и не желая затягивать жизнь на столько, сколько было б не потребно никому. Иногда добредал до Брюсова, молча стоял против Матери, что выбрал себе когда-то для свечек, и мысленно пересчитывал грехи. Список выходил внушительный и неразменный. И тогда Глеб Иваныч неумело крестился, всякий раз опасливо озираясь по сторонам одними глазами, и такой же неумелой шептальной молитвой не желал никому ближнему зла. Включая и внучку и дочь. Когда из нежелания плохого переходил к пожеланию доброго, то, кроме Розы Марковны Мирской, из всех знаемых живущих на ум никто не приходил, и обычно на этом он себя и останавливал. Затем покупал свечи, чтобы хватило всем, добавлял одну за упокой Зеленским и ставил все в ряд, под Мать, бормоча про то, что есть и безвинность его в этом, а не одна только вина. Хотя – нет, в это время он об этом лишь думал – не шептал, не позволяя мыслям выйти наружу и загневить Божественную справедливую силу.