Читать книгу "Андрей Рублев - Павел Северный"

Сильный порыв ветра взметнул перед идущими пыль и вынудил остановиться. Ариадна поправила на голове апостольник, из которого выбилась седая прядь. Заметив удивление Андрея, тихо сказала:

– Отбелила старость мои волосы. Давно отбелила. Спину мою согнула, зоркость глаз убрала. Но душу мою подчинить себе не может. Не дозволяю ей студить душу. Потому как берегу в ней тепло пережитой давней радости.

Тропа тянулась возле самой воды, оба долго молчали, потом Андрей задумчиво произнес:

– Давно хочу молвить, как владимирский владыка худыми словами высказал мне свое суждение о написанном мною Страшном суде. Кричал. Укорял меня, тыча мне кулаком в грудь, что не смел я апостола Павла писать с ласковым лицом. Не смел забывать, что он апостол, а не раб Божий. До красноты на лице епископ гневался, и все за то, что нет устрашения в нашей живописи, а она должна была устрашать. Грозился подать весть митрополиту. А Фотий византиец, и ему не поглянется наша роспись.

– Никак, страшишься?

– Страшусь. Потому как митрополит может напеть хулу князю Василию, а он, кажись, не супротивник византийского.

– Посылая вас во Владимир, князь наказывал творить по разумению. Вы так и творили для Руси. Князь Василий, конечно, нравом не тверд. Иной раз не гнушается от молвленного отпираться. Но ты к беде себя не приучай, – сказала она мягко и, вздохнув, добавила: – До чего же мне охота повидать ваше сотворение.

– Увидишь. Поутру покажу тебе рисунки всей росписи. Везем с собой, чтобы помогли отбиться от княжеского недовольства.

– Пошто до сей поры молчал о таком?

– Боялся, что и тебе не поглянется.

– Пустое молвишь.

Они опять замолчали, но на этот раз молчание нарушила Ариадна:

– Про князя Василия так скажу. Усомнилась я в нем – ведь завещанное княгиней моему монастырю золото и серебро он до сей поры не передал в мои руки. А она при мне ему сей строгий наказ давала.

– Может, у него оно в большей сохранности. Вашу городьбу боднет бык, так бревнышки из нее враз повывалятся.

– Твоя правда, моя обитель покуда беззащитная. Верю, что она окрепнет. Москва тоже не разом стала белокаменной. Но знаю, сыну материнский наказ надлежит выполнять.

Глава восьмая

1

Зима в 1408 году на Великую Русь шла как-то нехотя.

Весь ноябрь дули по-зимнему ледяные ветры-костоломы и каменили не прикрытую снегом землю. Нависали тяжелые тучи, сулившие обильные снегопады, но, растрепанные ветром, только скупо порошили снежинками. Старики, припоминая прожитые годы, отыскивали в памяти былую лихость, чуяли в бесснежье новую недобрость. Суеверной старости вторили на папертях храмов юродивые, суля конец долгого благоденственного покоя, долженствующего в скором времени обрести неупокойность в огне, в голоде со всякими морами.

Молва заботливо разносила раздумья стариков и вещания юродивых, и простой люд, спасаясь от слухов, чтобы не запали в память, заслонялся молитвами, надеясь на Божью милость, берегущую Русь с года несбывшегося нашествия хромого Тимура.

Пахари, беспокоясь за пашни, теплили перед образами свечки, с испугом поглядывая на землю, исчерченную от мороза трещинками. Это ли не страх для землепашцев, знающих, что могут загибнуть озимые, а для пересева по весне может не оказаться в запасе зерна.

Москва полна слухами, слушками, пересудами. Но ее обитатели, поглядывая на бояр с купцами, замечали, что те и другие не меняли спесивой житейской походки, а потому страхами себя не одолевали. Иные просто посмеивались в бороды при упоминании о супостатах. Какие супостаты, когда про них ничего не знают княжеские дружины, а уж им ли не знать о возможной беде!

А главное, без заметной тревоги живет хозяин Москвы, князь Василий Дмитриевич. Всякое утро по городу верхом прогуливается, навещая окрестные монастыри, выстаивая обедни.

Ему-то известно, что творится на сей день в Орде. У князя там всякие по чуткости уши, а от них у него нет дурных вестей. Москва шепчется, что Василий не чурается теперь старых бояр, которых отодвинул от себя в сторону. Они помогают ему посулами да обещаниями выправить его непослушность Орде. От них у князя вести, что хан Эдигей задумал нашествие на землю Литвы. Василий, поверив слухам о намерении хана утихомирить Витовта, через тех же бояр дал тайное слово на согласие пропустить татар через свои владения к беспокойному соседу и тестю, потому что и Василию он немало крови попортил.

Но о намерении татар знают только князь да бояре. Народу о них никто лишнего слова не молвит.

Что снегом зима не богата, так это Божье наказание за нерадивость попов и монахов, теряющих истовость веры, да и народишко тоже виноват, потому как, глядя на них, тоже иной раз без креста спать ложится. Старческой мудрости верить тоже надобно не без мысли, поослабла мудрость, а про юродивых и говорить нечего, им бы только пугать да испугами подаяния выпрашивать, ведь никакими иными заботами не обременены.

Живет Москва, молится и грешит. Живет Москва и, глядя на покойность князя, страхами о татарах себя не пугает, утешаясь тем, что прошли, дескать, времена, когда Орда Великую Русь в страхе держала.

Живут в келье у Спаса на Яузе живописцы Андрей Рублев да Даниил Черный. Отгостив у игуменьи Ариадны, вернулись домой. Показали рисунки сотворенного во Владимире игумену Александру. Ошеломили монаха дотоле невиданным написанием Страшного суда. Рассматривая рисунки, игумен упорно молчал. Потом свез их к великому князю Василию. Вернувшись из Кремля, неделю не покидал своего покоя. Как принял его князь, монах живописцам ни единого слова не сказал. Сами они терялись в догадках от игуменской молчаливости и тревожились. Скоро месяц дома живут, а ни к князю, ни к митрополиту их не зовут. Такое невнимание для них даже обидно…

2

Вечером в четвертый день декабря, едва колокола отзвонили ко всенощной, над Москвой стих весь день дувший ветер, застеливший небеса плотными тучами, и повалил обильный снег.

Снегопад, не переставая, засыпал город всю неделю. Из-за снежной сугробности пустовали церкви. Снег падал сухой, похрустывал под ногами.

Зима перестала скупиться, а народ опять в большом снеге начал углядывать никому не понятное знамение…

3

В то утро, когда Андрея с Даниилом наконец позвали к великому князю, в Москве бушевала метель.

В просторных сенях перед думной палатой, куда пришли живописцы, было людно: воеводы, бояре, свои и иноземные торговые гости, а также монахи. Бояре с купцами, узнавая живописцев, на их поклоны шевелили головами, но некоторые из бояр, хорошо знавшие Андрея и Даниила, будто не видя их, проходили мимо. У Даниила, угадавшего по поведению бояр, что встреча с князем будет не совсем приятной, на лбу выступили капельки пота.