Читать книгу "Меч и щит - Григорий Березин"

Парни в красном двинулись дальше, а мы вернулись к прерванному разговору. Но прежде чем я успел направить его в нужное мне русло, Мечислав опять влез со своей навязчивой идеей:

— Вот кто бы мне нагадал, где найти этого гада Эпипола. А то ведь тут про него, похоже, никто и слыхом не слыхивал, мало того, даже о смерти этого, как его там… Николауса Максимиуса в порту ни одна собака ведать не ведает…

— Хто-то штой-то сказал о моем п-покойном друге — Триумфаторе? — раздался нетвердый голос у меня за спиной, сопровождаемый волной винного перегара…

Глава 24

— Разрешите представ-в-виться: Примус Антониус, с-создатель Парамифа об Автомате! — изрек разивший перегаром, бесцеремонно подсаживаясь к нам за стол.

Был он тощ и костляв и довольно высок — никак не меньше четырех локтей. Характерный ромейский нос раскраснелся от выпитого, темные волосы ниспадали до плеч. Туника же, в которую он был задрапирован, привлекала внимание своей редкой расцветкой, когда-то белой, а теперь пятнистой от пролитого на нее вина.

Так состоялось наше знакомство с тем, кто впоследствии напишет о подвигах четырех сыновей Глейва эпопею «Свора воина Геры». Эх, знать бы тогда, с кем нас свела судьба…

— Ты что-то знаешь про Эпипола? — с надеждой спросил Мечислав, наливая незваному гостю вина.

— Про Эпипола? — недоуменно нахмурился Примус. — Ах да, это такой мелкий писатель из Левкии. Да, он приезжал на похороны моего Друга и Соавтора Максимиуса Магнуса и даже пытался выкупить у родни все рукописи покойного, но его быстро разоблачили как поклонника Алвисида и прогнали в шею.

— И где же теперь этот проклятый хмыз?! — издал Мечислав рев смертельно раненного хуматана. Видимо, расставаться с мечтой свернуть шею Эпиполу ему было очень больно.

— Уехал куда-то, — равнодушно пожал плечами наш новый знакомый. — Скорей всего, обратно в Левкию, он ведь так легкопредсказуем. Вот мой друг Максимиус — другое дело, даже я никогда не знал, куда его понесет. — И, оглядевшись зачем-то по сторонам, добавил, понизив голос: — И теперь не знаю, но здесь его точно нет.

— Ну ясное дело, — рассмеялся Агнар, — ведь он же, как я понял, немножко умер. Так что заявиться сюда ему было бы трудновато, как бы он ни любил выпить при жизни…

— А он и сейчас любит, — сказал Примус с видом человека, открывающего нам великую тайну. — Правда, теперь он пьет только пиво, а при жизни он уважал всякие напитки: и пиво, и вино, и меды, и даже это мжунское пойло, которое они делают непонятно из чего, наверно из коровьего дерьма…

— Как это? — мигом заинтересовался Фланнери. — С чего это он вдруг после смерти перешел исключительно на пиво? Такое, насколько я знаю, случается крайне редко, обычно покойники пьют только кровь, их по-научному называют вампирами… Но пивные вампиры — большая редкость, ты не мог бы поподробнее рассказать, как такое приключилось с твоим другом?

И, чтоб поощрить рассказчика, налил еще вина в его опустевшую кружку.

Отхлебнув, Примус приосанился и начал свой рассказ:

— Дело было в загородном имении Магнуса, на вилле «Триумфатор», там, где он создал свой знаменитый роман, который назвал в мою честь «In Primus Ciclus»[47].

В поисках творческого вдохновения он поручил своему виллику привезти ему каких-нибудь совсем уж необыкновенных девиц. Виллик, звать его, кстати, Агела[48], товарищ очень способный, вольноотпущенник Виталиуса, отыскал ему двойняшек — да каких! Волосы полосатые, как у тигриц, а глаза зеленые, как у кошек, и с такими же, как у кошек, зрачками. Николаус, едва увидел их, так сразу щедро наградил Агелу и увлек девиц в свои покои. Сначала там все было тихо, но потом раздался громкий визг перепуганных двойняшек. Когда слуги вбежали в покои, то увидели великого Триумфатора лежащим посреди покоев без дыхания. Девицы потом рассказали, что он сперва стоял между ними, хватая то одну, то другую, а потом вдруг хлоп! — и помер. Видимо, от перенапряжения мозга, не мог решить, на какую сперва наброситься… Все беды от женщин, я давно об этом писал, НО МЕНЯ НИКТО НЕ ЧИТАЛ! — Тут рассказчик прервался, дабы налить себе вина, не дожидаясь, когда мы догадаемся это сделать.

— Ну это, конечно, была большая трагедия, — продолжал он, промочив горло. — Помянуть его на виллу съехалось много всякого народа, в том числе и те, кто никогда прежде не слышал ни о Максимиусе, ни даже обо мне, не говоря уже о нашем с ним творчестве! — Антониус опять прервался и утешил себя еще одной кружкой.

«И как в него столько влезает», — подумал я.

— Согласно завещанию, Николауса должны были похоронить в сорокаведерной бочке пива, которую в свою очередь полагалось поместить в склепе, расположенном в подвале его городского дома, рядом с винным погребом. Волю его выполнили, и поминки справлялись в городском доме. Сколько они продолжались для всех — не скажу, ибо для меня они продолжались не меньше месяца. Правда, неприветливые домочадцы Магнуса Собирателя Осколков выставили меня за дверь уже через неделю, забыв о моей дружбе и соавторстве с Николаусом. Но меня это не остановило, ведь я — Великий Писатель и потому весьма изобретателен. Я в ту же ночь влез в погреб дома через узкое окошко и устроил свои личные поминки. Так я и справлял их день за днем, неделю за неделей. Справлял бы и месяц за месяцем, ибо велика была моя скорбь об усопшем, но вот тут-то и приключилась эта история…

В избытке чувств он взял кувшин и перелил себе в глотку все, что там еще оставалось, чем вынудил Агнара попросить хозяина принести еще пару кувшинов. А выпив, Антониус пояснил:

— Великие Писатели вроде меня должны много пить — это вдохновляет. — И продолжил Повесть о Пивном Вампире: — И вот, не помню уж в который день, мне пришла светлая мысль: почему бы двум Великим Писателям не совершить возлияние в честь Бронзового Брюхоногого Моллюска — покровителя пишущих и читающих! И, нацедив из бочки кувшин пива, я направился с мыслью об этом в склеп, где стояла бочка с телом моего незабвенного друга.

Вспомнив о соавторе и собутыльнике, Примус всплакнул и снова осушил кружку.

— Ну, значит, вскрыл я бочку, гляжу — плавает он в ней, родимый, ну совсем как живой. Заплакал я тогда, вытащил его из бочки и спросил: «За Моллюска-то выпьешь?» А он возьми и рот раскрой. Ну я ему и опорожнил кружечку прямо в рот, тут он совсем ожил, кувшин отнял и еще хлебнул, так что и мне не осталось! Пришлось нам перебираться в винный погреб, где мы уже вдвоем продолжили поминки по нему. Мне это тогда совсем не казалось странным. Странным мне показалось другое — почему он теперь хлещет только пиво, ведь прежде, как я говорил, он уважал всякие напитки, даже рисовое вино джунгар, этих невежд, не знающих Великих Писателей. А тут — одно пиво. Но я к другу с расспросами не приставал, и мы весело провели ночь, распевая любимые песни. А наутро, когда я проснулся у пивной бочки, в погреб спустились слуги и домочадцы Магнуса и ну допытываться, что это я здесь делаю и с кем это я вчера ночью песни пел. Я им ответил совершенно правдиво, мол, поминаю друга, а вчера выпивал с ним за упокой его души и Брюхоногого Моллюска. А они обозвали меня пропойцей и паразитом и выкинули за дверь, а окошко в погребе замуровали. И теперь я вынужден пить за чудесное воскрешение моего друга в тавернах, а не в его доме. Но челяди и домочадцам Магнуса радости с того, что они меня прогнали, вышло мало: пиво-то в погребе стало пропадать, каждую ночь не меньше четырех ведер. Один слуга набрался храбрости посторожить там ночью, так наутро вылез оттуда совсем седой и пьяный. И болтал, будто видел, как покойный хозяин пробивал бочку с пивом во-от такими зубами и высасывал из нее ведрами пиво. Слугу, конечно, обозвали лгуном и выпороли, но пиво все исчезало, пока не иссякло совсем, а потом оно стало пропадать в соседних домах и тавернах, и там тоже иной раз видели покойного Максимиуса Магнуса с закрученными в спирали клыками и толстым брюхом. Я с тех пор еще пару раз встречал его, и мы вместе славно вышибали днища у бочек. Однако от писательской деятельности мой друг отошел — будем надеяться, лишь временно, — так что теперь во всей мировой литературе остался только один… как это звучит на койнэ? Ах да, мегалоф. Только один мегалоф[49]— я.