Читать книгу "Прага - Артур Филлипс"

Огромный зал почти пуст. На десятки разнородных столов, составленных в интимной близости друг к другу, — только несколько рассевшихся подальше компаний: американские бизнесмены, громкие и до смешного счастливые, насмехаются над этим говенным рестораном, который им посоветовал привратник; вернувшиеся эмигранты тихо обалдевают после десяти или сорока лет отсутствия, пытаются разглядеть в том зале что-то из того, что хранят их настойчивые, не вписывающиеся в реальность воспоминания; местные бюрократы ссутулились над теми же блюдами, что они поглощали десятилетиями, привыкшие к обстановке, как к старой обуви; и за одним столом, как слабое и извращенное эхо Хорватовых воспоминаний, семья сосредоточенно и безрадостно отмечает какую-то дату одного из детей. Странный тошнотворный свет сеется из больших пластмассовых кубков космической эпохи шестидесятых, висящих на шнурах в оранжевой виниловой оболочке. Ножи и вилки нержавеющей стали, туго запеленатые в бумажные салфетки, образуют неровную дрожащую пирамиду в пластиковом корытце на сервировочной тележке. Тележку катает туда-сюда по проходам мальчишка, влажной тряпкой водит по пустым столам, оставляя сохнущие V и выбрасывая по несколько ножевых свертков.

— Ооо, а тут была цинковая стойка, во всю длину вон той стены. Бармены были крепкие мужчины, и красивые тоже, они перебрасывали друг другу стаканы и стальные шейкеры. Они вились вокруг друг друга, когда проходили этим узким проходом под окнами А за окном лежал первый в том году снег и горели фонари, так что снег падал, как кусочки серебра на черном и желтом, и казалось, так тихо снаружи, и было так шумно внутри, и так прекрасно, что их разделяло только стекло.

Два неизбежных цыганских музыканта бредут от одного неприветливого стола к другому в жилетках с блестками и облегающих, местами лоснящихся брюках. Один растягивает и по-медвежьи тискает аккордеон, глядя только на свои пальцы или в пол, а второй — скрипач — качается и гримасничает.

— Мистер Прайс, теперь вы смеетесь, когда цыгане играют, и это правильно. Они стали анекдотом для туристов, как такие многие вещи после государственного контроля, немного умерли, немного более потрепанный продукт. Но тогда! Ооо, люди были другие. К живой музыке относились по-другому. У нас не торчали в ушах стереоплейеры целый день, и не было ваших компакт-дисков, чтобы сохранить любую музыку в мировой истории. Когда музыку трудно было найти, она действовала много сильнее. И сами цыгане были люди огня, дикие боги, которые могли тебя очаровать, вскружить голову. Люди бросали музыкантам деньги — не только монеты, а бумажные, — и танцы поздним вечером бывали экстравагантны, меха украшали женщин, таких прекрасных, что вы себе не представляете, у всех лебединые шеи, и они танцевали, пока рассвет не забрезжит вот в этом окне.

А в этом окне сейчас они видят на улице своего официанта — тот смеется в компании другого и прикуривает сигарету от окурка предыдущей, не встревоженный никаким ощущением необходимости быть где-то еще. Чуть позже он возвращается и карандашным огрызком в желтых пальцах царапает по полоске розовой бумаги. Ничего не говорит и не смотрит на того, чей заказ принимает, но три раза на какие-то блюда просто качает головой и ничего не пишет. Никаких объяснений: его глаза устремляются куда-то вдаль, и лишь когда помощник Харви, Кристина и Невилл меняют свой выбор, официант, по-прежнему глядя мимо, делает несколько пометок па бумаге. Чарлз заказывает две бутылки вина, уже когда официант удаляется, что-то крича в двери кухни.

— Сегодня мой третий раз здесь, спасибо нашему другу Карою. Потом я был с женщиной, мне было двадцать лет. Я знал, что смотрю театр, но от этого он был не менее чудесным. Мы все были актерами в этом удивительном театре. Но в тот второй раз я чувствовал еще кое что. Будапешту еще везло, но была война. В этой красоте, и в волнении, и в музыке оркестра тем вечером — они сидели вон там, — был привкус чего-то наподобие отчаянности. Каждый понимал, что завтра, возможно, не будет ни «Сент-Лайоша», ни вечеринок. Это чувствовалось во всем. Женщины были все так же прекрасны и смеялись, но они смеялись на капельку слишком громко Чувствовалось, что все мы несемся к концу, расходуем прекрасную жизнь, и еще пытаемся ее удержать, и показать всем, что не боимся. И оно все не кончилось на следующий день, но кончилось скоро. И — ооо, очень внезапно.

Семь тарелок застывшего куриного паприкаша, семь вялых салатов, приваленных и намоченных холодной консервированной кукурузой, три бутылки грубого вина и пять стаканов, до половины налитых теплой, с плавающим осадком, водой, добираются до стола ленивыми группами. Джон смеется, Невилл смеется, и Харви смеется, и скоро все семеро громко хохочут над тем, как одно за другим одинаковые неаппетитные блюда со стуком выбрасываются на стол.

На десерт или кофе ни у кого не хватает смелости. Чарлз платит за нетронутую еду. Но когда все выходят на кусачий ветер, и водители, притопывая, распахивают двери лимузинов, и Джон, и Невилл, и даже Харви жмут Имре руку и искренне благодарят за ужин.

Караван отбывает в казино «Хилтон» на вершине Замкового холма. Первая машина берет только Чарлза и Имре, поскольку буйная часть компании похищает единственную женщину, поклявшись устами культурного Невилла довести ее до «воистину непристойного опьянения» — план столь же замораживающе страшный, сколь и межпланетный полет. Передняя машина едет по мосту Маргариты в Буду, но не поднимается к отелю, а вместо того направляется вдоль набережной и снова пересекает Дунай, обратно в Пешт, на этот раз по Цепному мосту. Кружит по Бельварошу и опять за реку — по мосту Елизаветы. Водитель второй машины безмятежно следует за коллегой, но пассажиры-мужчины все громче протестуют, пока машина движется извилистым маршрутом туда-сюда через реку.

— Есть два человека, которых мне серьезно нужно поскорее найти, — говорит Чарлзу Имре в тишине первой машины. Сквозь чуть приспущенное стекло Имре смотрит на реку, которую ему вдруг захотелось увидеть с каждого моста, и Чарлз плотнее кутается в пальто. — У меня есть — кажется, я вам не говорил, — двое детей где-то в Будапеште. Они меня не знают. Но я хотел бы теперь, чтобы они знали, теперь у меня есть что им показать. Теперь, когда наш проект оборачивается успехом.

Чарлз сидит молча, ежась на холоде, в туго, под горло, застегнутом пальто, выслушивает странное признание и чувствует, как быстро колотится его сердце при мысли, что он просчитался хуже некуда.

— Я уверен, они будут вами очень гордиться.

— Ооо, давайте не переоценивать ситуацию, мой друг.

— Какого черта они там все ездят через реку?

— Я уверена, это очень веская причина, которая есть у мистера Хорвата и мистера Габора.

— Он заставляет вас звать его «мистер Габор»? Поверьте, вы не должны ему потакать.

— Я не видел ни одного из них с тех пор, когда им было по четырнадцать.

— Близнецы?

— Нет, не совсем.

— Так что, адвокат, в ваших школах для мальчиков всех насилуют, да?

— Верно, Харви. У нас это своеобразное посвящение. Ни разу не слышал ни слова против, старик.