Читать книгу "Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд"

и осушил ее одним глотком. Ирене посмотрела на меня и улыбнулась.

– Чем займешься на выходных? – спросила она.

– К Гунвор поеду. Она за мной приедет после смены.

– Привет ей.

– Хорошо, передам. А у тебя какие планы?

– Наверное, в Ставангер съезжу. А может, тут останусь. Смотря по погоде.

– Сплошные тучи, – сказал я.

Перед этим весь день шел дождь.

– Это да, – согласилась она.

Заиграли Beach Boys – их «Good Vibrations». Дауны раскачивались из стороны в сторону, некоторые сосредоточенно, другие улыбаясь. Отовсюду доносилось мычание и стоны. Эллен вытирала Аре подбородок, а он, разинув рот, пялился в потолок.

– Чудесная летняя музыка, – сказала Ирене.

– Угу, – отозвался я.

* * *

Над деревьями висел туман, дождь лупил по асфальту, поблескивающему в свете окон и фонарей. Я стоял возле административного корпуса и ждал, когда за мной приедет Гунвор. Вечернее небо, серое и липкое, почти легло на землю. Это было красиво. Влажный асфальт, влажная трава, влажные деревья и их зелень, утонувшая в серости и тем не менее яркая и отчетливая. Лес для исковерканных тел и уродливых душ. Своим светом из окон и тишиной между стволов место это и отталкивало, и притягивало. Во всем сквозила амбивалентность, ничто не было однозначным: хотя рутина и неспешность здешней жизни порой вгоняла меня в полускуку-полуапатию, мучительная внутренняя тревога тоже никуда не девалась. Я одновременно словно бежал и сидел не шевелясь, дыхание сбивалось, сердце колотилось, но тело оставалось неподвижным. Мне хотелось быть хорошим человеком, сочувствовать этим бедолагам, но стоило им чересчур приблизиться, как меня охватывали отвращение и гнев, точно их увечья затрагивали во мне нечто сокровенное.

* * *

Когда мы с Гунвор вышли из машины возле дома ее родителей, интернат никуда из меня не делся, он стояла во мне, как затхлая вода в болоте. Он окрашивал все мои чувства, даже когда я вдыхал свежий чистый воздух. Родители Гунвор уже легли спать, мы поужинали на кухне с ней вдвоем, она заварила чай, потом мы уселись в гостиной и долго разговаривали, а после поцеловались и разошлись спать по комнатам, пошутив над этим. У них в доме я чувствовал себя героем романа, написанного на рубеже веков: юная пара живет по законам чуждой им морали, в окружении запретов, отрицаний, антижизни, в то время как сама живет полнокровно, полна желания, которое иногда прорывается наружу. Мне нравилось это ощущение, романтичнее было и не придумать.

На следующее утро мне дали сапоги и непромокаемую одежду, и мы вместе с Гунвор и ее братом спустились на пристань и сели в лодку длиной футов четырнадцать, а может, шестнадцать; я устроился на передней скамейке, брат Гунвор завел навесной двигатель, кормой вперед вывел лодку на открытую воду, после чего развернул ее и прибавил скорости. Хлестал ливень. Лес на берегу зеленой стеной упирался в светло-серую поверхность воды, которую нос лодки, вспахивая, превращал в белые хлопья над прозрачной, похожей на стекло гладью, и я вдруг ощутил глубину, почувствовал, что нахожусь на поверхности над неимоверной глубиной, и ощущение это усилилось, когда мы остановились возле сетки, качаясь на собственных волнах, и потом, когда сеть стали выбирать и в глубине мне показалась рыбья спина. Описывая в воде круги, гигантская рыба поднималась все выше. Огромная, размером с ребенка, и блестящая, словно серебряная. Рыбина плавала все выше, пока наконец не оказалась в лодке, брат Гунвор стал колотить ее поленом по голове, снова и снова, но рыба сопротивлялась с такой силой, что ему пришлось сесть на нее верхом, а мы помогали, стараясь ее удержать. Какая невероятная мощь заключалась в этом изящном теле.

По пути домой, когда она неподвижно лежала у наших ног и лишь изредка подергивалась, я вспоминал, как она показалась из воды. Будто явилась из другой эпохи, поднялась из глубины веков, ископаемое чудовище, первозданная сила, и в то же время нечто простое и незамысловатое. Серебряные отблески в глубине и немыслимая сила, покидающая тело в момент его гибели.

Дождь поливал мертвую рыбу водой, она стекала по чешуе и белому брюху.

* * *

В то воскресенье Гунвор вышла на вечернее дежурство, поэтому я уехал после обеда и в общежитии был уже около пяти. Я планировал поработать перед сном, но спустя полчаса махнул рукой: писать в настолько чужих стенах не получалось. Вместо этого я прогулялся до центра, зашел, повинуясь порыву, в китайский ресторан, один среди семей, пришедших сюда на воскресный ужин. Потом я долго лежал и читал роман В. С. Найпола, который отыскал за несколько дней до этого, книга под названием «Загадка появления» валялась в ящике с уцененными изданиями. Роман, пускай и без сюжета, мне нравился, он повествовал о человеке, переехавшем в сельский дом на задворках Англии, где все ему чуждо, но постепенно он побеждает природу или природа побеждает его. Мне пришло в голову, что проза предлагает отдохновение, словно дерево или кресло в саду, и что это ценно само по себе. Зачем вообще сюжет? А любит Б, М убивает Н, Л совершает растрату, а О это обнаруживает… Его сын К стыдится отца и переезжает в другой город, где знакомится с П, они заводят семью, и у них появляются дети, В и Г… Что такое описание отца по сравнению с описанием дерева на лугу? Описание детства по сравнению с описанием леса, увиденного с высоты?

Если бы я только умел описывать лес, увиденный с высоты! Открытость и свободу лиственных деревьев, то, как их кроны трепещут одновременно, зеленые, великолепные и живые, но живые не так, как мы, нет, а по-своему, таинственно и просто. Прямоту и стройность елей. Возвышенный лаконизм сосен, бледность и алчность берез, и осину, шелест осины, когда ветер взлетает на холм!

Зеленое, серое, черное. Лесные озерца и землю, выворотни и болото, прогалины и подлесок, каменные изгороди, такие древние, что почти вросли в пейзаж. Заводи с кувшинками и обмелевшие илистые старицы с торчащими из них мертвыми деревьями. Луга и поля, расщелины и обрывы, песчаные дюны с соснами и вересковые пустоши, реки и ручьи, водопады и стремнины. Ясени, осины, буки, дубы, рябины, березы, ивы, ольхи, вязы, сосны, ели. Все обладает собственной, ни на что иное не похожей формой, одновременно оставаясь частью целого.

Однако писать об этом я не могу, это мне недоступно, потому что мне не хватает языка, то есть я не умею подобраться к предмету, погрузиться в него, а еще я об этом слишком мало знаю. В последний раз я ходил по лесу в