Читать книгу "Гомо Сапиенс. Человек разумный - Юрий Чирков"

Юрий Олеша в автобиографических заметках утверждал, что техника возникла у него на глазах. Он описывает чудо своего детства – молниеносный трамвай. Вся Одесса сбежалась тогда на Греческую улицу посмотреть на него. Все были абсолютно уверены, что движение трамвайных вагонов, желто-красных, со стеклянным тамбуром впереди, идет с неимоверной быстротой, что тут даже не приходится думать о том, что можно успеть перебежать улицу.

Теперь смешно читать эти строки.

Техника, ее стремительный взлет переворачивают нашу жизнь. В самом деле, человеку понадобились десятки тысяч лет, прежде чем он смог усовершенствовать такое простое орудие, как каменный топор. Тысячи лет – прежде чем он сумел найти лучшие, чем лошадь и повозка, средства транспорта. Сотни лет – прежде чем огнестрельное оружие стало достаточно надежным, чтобы заменить лук.

Но затем развитие техники пошло уже совсем абсурдными темпами. Всего 70 примерно лет отделяют первый полет человека на расстояние 60 метров (полет американских изобретателей братьев Райт) от полета на Луну, то есть на расстояние 400 000 километров.

Длительности второй мировой войны – 6 лет – оказалось достаточно, чтобы человек перешел от самолетов, движимых винтом, к реактивным лайнерам и затем к ракетам. И ныне самолеты уже с чертежной доски запускаются непосредственно в производство, ибо строительство моделей-прототипов, позволяющих убедиться в совершенстве конструкции авиановинок, признано нецелесообразным.

Изумленный быстрой сменой технических ландшафтов человек все чаще начинает оглядываться назад, в глубины истории. Делает все новые попытки ярко и впечатляюще изобразить картину возрастания темпа поступательного хода истории. Вот, к примеру, как швейцарский инженер и философ Г. Эйхельберг (1891–1972) в своей книге «Человек и техника» рисует панораму всепланетного марафона, участие в котором принимает все человечество:

«Полагают, что возраст человечества равен примерно 600 000 лет. Представим себе движение человечества в виде марафонского бега на 60 километров, который где-то начинаясь (вопрос о старте коварен и спорен! – Ю.Ч.), идет по направлению к центру одного из наших городов как к финишу. Большая часть 60-километрового расстояния пролегает по весьма трудному пути… только в самом конце, на 58–59 километре бега, мы находим, наряду с первым орудием, пещерные рисунки как первые признаки культуры, и только на последнем километре пути появляется все больше признаков земледелия. За двести метров до финиша дорога, покрытая каменными плитами, ведет мимо римских укреплений. За сто метров наших бегунов обступают средневековые городские строения… Осталось только десять метров. Они начинаются при свете факелов и скудном освещении масляных ламп. Но при броске на последних пяти метрах происходит ошеломляющее чудо: свет заливает ночную дорогу, повозки без тяглового скота мчатся мимо, машины шумят в воздухе, и пораженный бегун ослеплен светом фото- и телекорреспондентов…».

Ослеплен, оглушен, ошарашен, напуган олимпиец-бегун. Усталое, выбившееся из сил человечество, еле держащееся на ногах, – способно ли оно тут же, не переводя духа, и дальше продолжить свой яростный, все ускоряющийся бег?

10.10. Корова напрокат

Жизнь очень напряженна. Человеческий мозг, как кувшин с водой, может наполняться только до пределов: иначе польется через край; и огромное счастье не иметь на столе блокнота, где записано: «рукописи в «Круг», позвонить курьеру», «в пять А.Б., приготовить книги», «в два звонить Дикому», «предупредить Всеволода»…

Борис Пильняк. «Расплеснутое время»

У китайцев в древности бытовала поговорка: «Проклятье тебе жить в век перемен». Так судит Восток. А Запад? Он придерживается все еще мнения противоположного, считая перемены не проклятием, а благословением, решающим фактором прогресса. Западные цивилизации выбрали именно этот путь. И… вынуждены пожинать плоды своей мудрости.

«Вот уже на протяжении 300 лет в нашем обществе бушует ураганный ветер перемен, – писал американский публицист Элвин Тоффлер (1928–2016). – Этот ураган не только не стихает, но, похоже, лишь теперь набирает силу. По высокоразвитым индустриальным странам с небывалой дотоле скоростью прокатываются мощные валы перемен, вызывая к жизни диковинную социальную флору, начиная с экзотических церквей и «вольных университетов» и кончая научными городками в Арктике и клубами по обмену жен в Калифорнии».

Эскалация ускорения, молниеносный ритм жизни, кое-кого он все еще притягивает, как магнит, но многие, насытившись скоростью, оглохнув от свиста в ушах, уже готовы идти на попятную, пытаются «слезть с этой чертовой карусели», ускользнуть от перемен и новаций.

Но радио, телевидение, газеты, журналы, книги гонятся за нами по пятам, пролезающая сквозь все щели информация не дает нам ни минуты покоя. Есть сведения, что подхваченные общей суматохой даже музыканты исполняют сегодня Моцарта, Гайдна, Баха и других композиторов-классиков в гораздо более быстром темпе, чем это делалось в блаженные старые времена, когда скрипачи и альтисты были одеты в бархатные камзолы и башмаки с пряжками.

Показательна тут и чехарда перемен в искусстве. Импрессионисты господствовали в искусстве примерно 35 лет (1875–1910). Ни футуризм, ни фовизм, ни кубизм, ни сюрреализм уже не смогли столько продержаться. Только абстрактный экспрессионизм, считает Тоффлер, выстоял 20 лет (с 1940 по 1960). А затем пошли «бабочки-однодневки»: «поп» существовал 5 лет, «оп» привлек внимание публики на 2–3 года. Его сменило «кинетическое искусство», самым смыслом существования которого как раз и является недолговечность.

Но бог с ним, с искусством! Есть вещи поважнее. Им-то, в основном, и посвящена книга Тоффлера «Столкновение с будущим». Он пишет:

«Перемены порождают каких-то странных индивидуумов: детей, состарившихся к двенадцати годам; взрослых, остающихся двенадцатилетними детьми в пятьдесят; богачей, ведущих жизнь бедняков; программистов компьютеров, накачивающихся LSD; анархистов, у которых под грязным парусиновым одеянием скрывается душа отчаянных конформистов; и конформистов, у которых под застегнутыми на все пуговицы рубашками бьется сердце отчаянных анархистов…»

Тоффлера тревожит и неуклонно растущая эфемерность нашей цивилизации. Укореняющееся всюду ощущение мимолетности и непостоянства всего – чувство сегодня более глубокое и острое, чем когда бы то ни было раньше.

«В прошлом идеалом была прочность, – пишет Тоффлер, – долговечность. Что бы ни создавал человек, пару ботинок или собор, он направлял всю свою творческую энергию на то, чтобы дело его рук служило максимально долгий срок».

А вот теперь – иначе. Тоффлер рисует в своей книге общество «выбрасывателей», людей – особенно в США, – ориентирующихся на жизнь напрокат.

«Нет такой вещи, которой нельзя было бы взять напрокат, – сообщает публицист. – Можно арендовать лестницы и газонокосилки, норковые шубки и оригиналы картин известных художников. В

Лос-Анжелесе прокатные фирмы сдают внаем желающим временно украсить свой участок живые кусты и деревья. Американцы берут напрокат платье, костыли, драгоценности, телевизоры, туристское снаряжение, установки для кондиционирования воздуха, кресла для инвалидов, постельное белье, лыжи, магнитофоны и столовое серебро. Один мужской клуб взял напрокат – для демонстрации – человеческий скелет, а на страницах «Уолл-стрит джорнел» можно встретить рекламное объявление: “Возьмите напрокат корову”».