Читать книгу "Так не бывает, или Хрен знат - Александр Борисов"

Короче, сидим, хаваем. Славка уничтожает пирог. Очкарик с Филонихой давятся ассирийскими голубцами. Рубен на подхвате, кому что подложить. А я ничего не ем, смакую стакан «крем-соды». Интересный получился напиток у нашего пищепрома: пустую бутылку нюхнёшь – отдаёт заварным кремом, а пьёшь – никакого привкуса.

Босяра в таких ситуациях, как рыба в воде. Нравится ему, когда в воздухе пахнет конфликтом. Между двумя глотками шуточки отпускает и сам же звенит своим колокольчиком. Только кум всё недоумевает: что же такое случилось с гостями? Почему все молчат? Он, по сути, мужик хлебосольный, но тугодум.

– Сейчас, – говорит, – я кое-что принесу.

Вернулся с гитарой. Смотался, наверное, к дядьке Пашке, упал на четыре кости. Понимающий музыкант инструмент навынос не выдаёт, пока не поддаст, а тут именины у пацана. Ну и… наверное, уже.

Гитара у дядьки здоровущая, ростом с меня. Коробка вообще мечта: глубокая, гулкая.

– Ну, – проанонсировал Славка, – чувствую, что Рубен нас чем-нибудь удивит!

И правда, кум изменил свой вчерашний репертуар. Начал со «Смерти клопа». Для тех, кто не в курсе, коротко поясню: на самых высоких нотах несколько «пи» (с паузами, строго по восходящей), на верхней струне громкое «бум!» – и тоненькое вибрато, опять же внизу.

«Курочка» получилась мелодичней и громче, несмотря даже на то, что Рубен тарахтел семёрочными аккордами на шестиструнной гитаре. Она была хоть как-то настроена на басах.

Как кому, а Славке понравилось. Он был фанатом уличного инструментала, слышал и лучшие образцы, но кума моего поддержал. Ибо в сегодняшнем исполнении было важно не «как», а «кто».

Про остальных не скажу. Очкарик сидел, уткнувшись в свою тарелку, а Валька всего раз вежливо улыбнулась. И то на словах «но через год снесла она яичко». В моём понимании, этот пассаж мог относиться как к исполнителю, так и автору слов – дремучему дубу в орнитологии.

Получив свою долю аплодисментов, Рубен положил гитару на диван рядом со мной. Я и про Вальку забыл: как давно мои пальцы не бегали по ладам такого шикарного инструмента! Струны лёгкие, голосистые. Нет в оплётке ни грязи, ни ржавчины. Наверное, дядька Пашка недавно варил их в уксусе. Старый комплект, а строит и неплохо ещё звучит…

В общем, забыл я все свои табу и шифровки. Не выдержал. Сам не помню, как гитара оказалась в моих руках. Проверил настройку – ни одна струна не ушла. Попробовал взять ля минор – фигушки! Пальцы всё помнят, а будто не мои. Я думал, будут летать, а они спотыкаются. Указательный левой руки ещё не растянут, куда с ним держать баррэ?

Кое-как, с пятого на десятое изобразил перебором песню о журавлях Марка Бернеса и плюнул на это дело. Взял инструмент за гриф, сую его на диван, коробкой вперёд, а Босяра отыгрывает назад: играй, мол, ещё. Я, главное, туда – он назад.

– Ты, – говорит, – Санёк, спел бы что-нибудь. Тогда будет не так заметно, что ты на гитаре не очень.

Обидно мне стало. «Ах ты ж, – думаю, – гад! Смерть, значит, клопа для тебя шедевр, а тут пару раз лажанулся – и уже отстой?! Я, может, на таких больших инструментах и не играл никогда. Для меня, может, эта гитара что контрабас. Верхняя обечайка чуть ли не до подбородка, и лады для моих пальцев великоваты. Крёстный отец, называется! Ну, высказал бы свои замечания один на один. На фига при Филонихе?!»

Пересел я из-за стола на диван, облокотился на спинку, чтобы гриф взглядом отслеживать, и побежал пальцами по ладам. Песня сама выбралась. Я её написал за месяц до смерти, да так и не успел никому показать.

Уеду в деревню —

Таков мой случайный каприз.

Там прошлому внемлют

Покои бревенчатых изб.

Расчищу ступени,

Лучину зажгу от печи.

И прошлое тенью

В окошко моё постучит…

Не стал я призывать под знамёна ни Антонова с Шевчуком, ни Градского с Сергеем Никитиным, совесть не позволяла. Да и своих мелодий и текстов до вечера не перепеть. Другое дело, что все они так и не стали полноценными песнями, но это вина не моя. Время такое: каждый на нашей эстраде сам и композитор, и поэт, и аранжировщик. Но нашёлся в Архангельске один композитор, который плотно занялся моими стихами. Звонил каждый день, лялякал мелодии по телефону, а потом пропал навсегда. В Израиль умотал. Как сказал Михаил Светлов в своей знаменитой «Гренаде», «уехал товарищ и песню увёз».

Пальцы мои постепенно разбегались. Я даже сумел оторваться взглядом от грифа во время довольно сложного проигрыша. Глянул на кума – у того глаза по полтиннику, будто я египетский сфинкс, попросивший у него закурить. Рычит от восторга, колотит ладонями по коленям. Ну, на его мнение можно спокойно покласть. Для Рубена что «Курочка», что «Журавли» – все на один мотив. Женьке Таскаеву вообще всё, кроме турчка, фиолетово. Ему бы заправиться и ходу, пока при памяти. Хорошо, если Филониху назад отдадут. Она уже, кстати, пригладила пёрышки. Сидит, отрешённым взглядом постреливает в потолок. Ну, баба на корабле – источник конфликтов, виновница бед и несчастий. Наверное, считает, что ради неё я сейчас выпрыгиваю из штанов, изображаю Джимми Хендрикса. А вот Славка Босых – тот да. Сидит, подпевает. Он музыку и слова схватывает на лету. Ладно, думаю, буду играть для него.

Ты в стареньком платье

Уйдёшь в зацветающий сад,

Старик на полатях

Закурит крутой самосад,

Роженица в сенцах

Заплачет, держась за живот,

И выпрыгнет сердце

От счастья, что всё оживёт…

Врать не буду, мне почему-то очень хотелось удостоиться хоть какого-то знака внимания с Валькиной стороны, окутаться дальним светом её зелёных прожекторов. А она, сучка такая, отвернулась к стене, зевнула и сказала в пространство:

– Нельзя ли что-нибудь поновей?

У меня аж в глазах потемнело. Куда ж тебе, падла, новей?! Эта песня из такого далёка, что тебе до неё вряд ли дожить! И так меня это зацепило, чуть гитару не бросил. Еле сдержался.

«Нет, – думаю, – Валька! Уж этого стопудово вашей светлости не обломится! И вообще, к этой песне ты ни с какого бока. Не для тебя она, а для моих друзей. Можешь хоть иззеваться, но я допою её до конца. И будет тебе от меня полный игнор. Отныне и вовеки веков!» Отвернулся, короче. На пальцы свои смотрю.

Угасшие свечи

Опалят крыло мотылька,

И ляжет на плечи

Родная до боли рука.

Уйдёт постепенно

Из жизни любой человек,

Лишь прошлого тени

Встают вместо пройденных вех…

Дотянул-таки. Правда, не до конца. Был в этой песне ещё один куплет, но он не вязался с этой реальностью, и я его опустил. Но это уже мелочи. Главное, не сфальшивил. Голосишко, правда, подрагивал, но это уже от избытка чувств. Ох и обидела меня Бабка Филониха! По-моему, я её по-настоящему заревновал. Вот никогда не предположил бы, что в преклонном возрасте такое возможно. «Ну его, – думаю, – в баню, пойду я домой, пока окончательно не влюбился. Дед, кстати, просил не задерживаться». Взял и ушёл, как пацаны ни упрашивали спеть ещё что-нибудь. Если бы не Валька, я с дорогой душой бы. А так…