Читать книгу "Одинокий пишущий человек - Дина Рубина"

И что такое это самое «бессмертие», если ты уже откинул копыта?!

Недавно перечитывала воспоминания Владислава Ходасевича и была потрясена тем, что, вспоминая многих литераторов своего времени, подчас третьестепенных, Ходасевич ни слова не пишет ни о Марине Цветаевой, ни об Осипе Мандельштаме. О Мандельштаме, впрочем, есть мимолётное упоминание – видимо, Ходасевич просто не считал его серьёзным литератором, в отличие от Бориса Поплавского или Нины Берберовой.

А Евгений Габрилович в своих мемуарах вспоминает своего соседа Михаила Булгакова. У них был общий балкон, куда оба выходили покурить. Габрилович знал о Булгакове, что тот – литературный подёнщик, работает в театре, пишет какие-то инсценировки… Они курили, разговаривали, и Габрилович давал советы – как писать книги.

Всё это время Булгаков писал «Мастера и Маргариту».

А Платонов подметал двор Литературного института и, как рассказывала очевидица, приветствовал входящих в ворота словами: «Здравия желаю, господа советские писатели!» А приходили туда мастодонты в шубах, имена которых, я уверена, мы сейчас и не вспомним. Вот вы когда читали Федина или Серафимовича в последний раз?

Никто, никто, кроме Высшего Судии… или Дьявола. Да. В этом Воланд был прав. И тут уже не помогут ни прижизненные собрания сочинений, ни созвездия литературных премий, ни славословия или ругань критиков. Время с удивительной лёгкостью распыляет всю эту ветошь по углам забвения. Премии, издания, критики – это всё текущий литературный процесс. Он не призван узаконивать место писателя в мировой литературе. Это просто живая жизнь с её колготней, изданиями, тусовкой и вот тем самым «старик, ты – гений!» после второй рюмки.

Литературный процесс – такая бойкая ярмарка тщеславия, в которой живёт и работает одновременно какое-то количество писателей. Каждый из них – поверьте мне на слово! – иссушающая пустыня бесконечной неудовлетворённости собой, грызоедство собственной души, неврозы, подавленная истерия, страшные сны; дурной характер и абсолютная беззащитность перед лицом реального мира.

Они пишут разные книги. Что-то кажется нам интересным в этом году, что-то в следующем. Живой литературный процесс, он как смена времён года. Вы облетаете, как дерево, упрямо надеясь, что впереди – новая весна.

Я могла бы ещё много чего сказать о трагическом существе, что носит гордое имя «писатель», – если б не жалела его до боли в сердце и не узнавала каждое утро – в зеркале.

«Бессонница? Нет, теперь я её не боюсь. Только в бессонницу мне снятся хорошие сны… Пещера. И я совсем один. Тихо. И я дописываю, дописываю. Я дописываю старые вещи… И я так счастлив!» (Виктор Шкловский)

Послесловие

Книга в отсутствие автора

Недавно меня спрашивали – мол, не устала ли я за столько лет, как справляюсь с нагрузкой, сколько чашек кофе выпиваю, сколько выкуриваю сигарет…

Вообще-то я – астматик, и сигаретный дым – мой аллерген. Кофе, оно, конечно, наше всё, без него и работа не катит. А в остальном – «контора пишет». Вы не спрашиваете у электрического щитка – устал ли он. Он предназначен для определённого дела.

Одинокий пишущий человек тоже предназначен для своего дела: для писания книг. На это заточен его мозг, настроен его слух, обречён его позвоночник. И пока не настигнет нас старческое слабоумие, разговоры об усталости я считаю кокетством.

Одинок человек, совершающий свой выбор.Одинок человек, задумавшийся о своём пути.Одинок литератор, ищущий своё, единственное, слово.Одинок человек молящийся.

Евсей Цейтлин

Боятся ли писатели старости? Ещё как! Возможно, даже более, чем остальные люди. Вот смерти они бояться не должны, ибо в тексты их книг, как в лабораторные пробирки, перекачивается личность автора: черты характера, склонности и привычки; манера мыслить, манера говорить, и двигаться, и смотреть – да-да, вы ведь смотрите на происходящее в книге глазами автора. Для писателя смерти, в сущности, не существует. Раскроешь книгу – и вот он, поговори с ним, поспорь.

А старость, да ещё не первая, а последняя старость – да, это скверная и жалкая шутка, и выдюжить, пронести до конца свою личность не изуродованной – это труд, иногда удача, иногда провал. Человек теряет интерес к человеку не тогда, когда ему уже всё рассказали, а тогда, когда он уже всё рассказал.

(«Давайте пока будем жить весело! – восклицала моя несравненная мать, когда собеседники затевали особо нудный разговор. – Всё ещё спереди»!)

Когда писатель удаляется со сцены, его творчество высвобождается из-под груза его суетной и противоречивой личности и начинает жить свободно и мощно, ликуя без авторского пригляда. В искусстве наступает такой момент, говорил Михаил Светлов, когда золото начинает серебриться. И тогда оно становится ещё дороже.

Книга в отсутствие автора даже внешне обретает иное выражение, иной облик. А ведь книга всегда – близнец автора, хотя и обладает собственной силой. Суть его личности коренится в глубине книги. Можно имитировать что угодно, но обмануть читателя – в этом – невозможно. Личность автора отпечатана на странице каждой его книги, как ДНК.

В последнее время я иногда развлекаюсь тем, что после прочтения понравившегося романа открываю Википедию, чтобы увидеть лицо писателя и сверить его с тем обликом, который создала в своём воображении, пока читала его творение. И никогда ещё не ошиблась и не была удивлена. Это лицо, как водяной знак, проступает сквозь толщу страниц – улыбается, хмурится, гневается или смеётся. Не профессиональный подход, но очень надёжный и верный психологически. Так слепец иногда просит собеседника позволить ощупать его лицо, чтобы понять – кто перед ним: благородный человек, мошенник, хвастун или наивный честняга.

В этом, думаю, не то чтобы залог бессмертия творца, но надежда на память. И до тех пор, пока страницы твоей книги листает читатель, ты вновь и вновь будешь улыбаться, хмуриться, негодовать или шутить; оставаться мудрым, страстным, непримиримым… живым!

Иерусалим, август 2020