Читать книгу "Самоучитель начинающего адвоката - Юрий Чурилов"

Родственники С., не видевшие преступления, категорически утверждали, что обвинение необоснованно. Из материалов дела стало известно, что некий З., находившийся в состоянии алкогольного опьянения, поздно вечером пришел к себе домой и упал в коридоре квартиры. Его супруга вызвала скорую помощь, но, как впоследствии, уже в морге, оказалось, мужчина умер не от сердечной недостаточности, а от ножевого ранения.

На момент своей смерти З. вел беспорядочный образ жизни: нигде не работал, злоупотреблял спиртным, ночевал в подъездах, часто не приходил домой. Установить, кто именно ему нанес смертельное ранение, было невозможно из-за отсутствия очевидцев, но уголовный розыск и прокуратура в конце отчетного года не хотели портить статистические показатели, и поэтому преступник был «найден» быстро.

Когда я вступил в дело, С. уже неоднократно дал признательные показания, «закрепленные» в протоколе явки с повинной, объяснении, видеозаписи скрытой камерой, протоколах задержания и допроса подозреваемого, протоколе проверки показаний на месте с применением видеозаписи. Но, побеседовав с подзащитным, ознакомившись с материалами дела в той мере, в которой на этой стадии следствия позволял закон, я настоял на дополнительном допросе С., в ходе которого он отказался от признания. Впоследствии суд, критически оценивая отказ С. от признательных показаний, указывал на то, что у обвиняемого в тот момент появился новый защитник. Между строк приговора читалось, мол, адвокат и посоветовал своему клиенту благоприятную позицию.

Первый вопрос, который у меня возник: если С. действительно добровольно дал явку с повинной, то для чего сотрудникам уголовного розыска еще потребовалось записывать его объяснения на скрытую камеру? К тому же С. сделал запись в протоколе о несогласии с задержанием, а в судебном заседании при рассмотрении вопроса о заключении под стражу он вообще не признал себя виновным. Как следовало из заключения судебно- психиатрической экспертизы, за время нахождения в психиатрическом стационаре он также пояснял, что признательные показания дал под воздействием со стороны сотрудников милиции.

Как мне пояснил С. при первой встрече в СИЗО, признать вину в том, чего он не совершал, его вынудили после изнурительных пыток с применением «динамо-машины», военно-полевого телефона, который кто-то из сотрудников привез из Чечни. По иронии судьбы спустя некоторое время после приговора ко мне в качестве студента на экзамен попал один из сотрудников милиции, причастный к этому делу. Я поинтересовался у него, надеясь на откровенность тогда уже бывшего сотрудника, действительно ли существовала эта «адская машина». Он, замешкавшись, сказал, что в том отделе ее не было, но в других она была и «успешно» использовалась. Хотя и ранее мне было ясно, что С., никогда не попадавший в милицию и не привлекавшийся к ответственности, не мог выдумать существование «динамо-машины».

Откуда С. мог знать обстоятельства преступления? О них демонстративно рассказывали сотрудники друг другу в присутствии С. в перерывах между пытками, поэтому С. без труда сообразил, какие показания от него требуют. Сотрудники уголовного розыска знали, что насильственные преступления среди лиц, злоупотребляющими спиртными напитками, как правило, совершаются из-за спиртного. С. проживал один в собственной квартире, постоянно приводил туда посторонних лиц для распития спиртного и примерно за неделю до смерти З. также вместе с ним распивал спиртные напитки. Поскольку круг знакомых З. не удалось определить, оперативники придумали версию о том, что З. распивал спиртное накануне своей смерти совместно С. и из-за того, что спиртное не поделили, С. нанес З. ножевое ранение.

После того как через тело С. неоднократно пропустили электрический ток так, что «кожа от мяса отслаивалась», он подтвердил все, что от него хотели, в том числе на допросах у следователя, куда конвоировался теми же сотрудниками уголовного розыска. Электрический ток может не оставлять на теле жертвы следов, но его использование для пыток могло окончиться для С. трагически, поскольку в силу большой электропроводимости ток движется по сосудам через сердце. Предварительно признание С. было записано на скрытую видеокамеру, которая использовалась, видимо, для последующего давления на С., а затем отражено в его объяснениях и явке с повинной. Но, как выяснилось позже, не все было гладко в этих показаниях. Например, на видеозаписи в конце звучали слова оперативника, обращенные к С.: «Тебя к следователю поведут, разговаривай нормально, чтобы без эксцессов».

Механизм нанесения телесных повреждений был известен сотрудникам уголовного розыска со слов судебно-медицинского эксперта. Как позже тот признался в суде, бывали случаи, когда он рассказывал сотрудникам об установленных им при вскрытии трупа обстоятельствах, хотя по инструкции свои выводы эксперт должен излагать в акте, который направляется следователю для приобщения к уголовному делу. Кстати, непроцессуальное общение судмедэкспертов и сотрудников полиции – распространенная практика. Поначалу все было гладко, однако в показаниях, данных в ходе проверки показаний на месте, С. указывал, что нанес удар ножом с замахом рукой слева направо по телу потерпевшего, а согласно заключению судмедэкспертизы трупа колото-резаное повреждение ориентировано вертикально.

По заявлению С. следователем Прокуратуры была назначена судебно-медицинская экспертиза, по результатам которой у него были обнаружены телесные повреждения с давностью 3–7 суток на момент проведения экспертизы, а, как пояснил уже на суде судебно-медицинский эксперт, данный вывод о времени образования телесных повреждений носит вероятностный характер и при этом допускается образование телесных повреждений и более чем 7 суток до момента проведения экспертизы. То есть показания С. о пытках подтверждались, причем не только экспертом, но и протоколом административного задержания от 21 декабря 2004 года, составленного оперативным дежурным отдела милиции, согласно которому на момент задержания у С. телесных повреждений не обнаружено, а также справкой начальника ИВС о том, что при поступлении в ИВС 21 декабря 2004 года у С. имелись телесные повреждения.

Узнав подробности получения от С. признательных показаний, я направил жалобы на незаконные действия сотрудников милиции в адрес Генерального прокурора, Администрации Президента РФ, Уполномоченного по правам человека в РФ, депутатов Государственной Думы, губернатора, ну и, конечно же, в адрес местных прокуроров. Несмотря на то что к тому времени я уже несколько лет работал адвокатом, именно по делу С. я ощутил, насколько наивна была моя вера в справедливость. Практически из всех инстанций вместо мотивированных и решительных ответов я получал формальные отписки. Все мои жалобы руководством страны пересылались в местную прокуратуру, производящую расследование. Следователями той же прокуратуры трижды выносились постановления об отказе в возбуждении уголовного дела: от 25 февраля 2005 года, 30 июня 2005 года, 23 сентября 2005 года – все, кроме последнего, были отменены как незаконные. При этом впервые по фактам, изложенным в жалобе, С. был опрошен лишь спустя шесть месяцев, когда заместителем Председателя Госдумы РФ В. В. Жириновским был направлен депутатский запрос в адрес Генерального прокурора РФ. После этого заместителем Прокурора Курской области было вынесено постановление от 14 июня 2005 года об отмене постановления об отказе в возбуждении уголовного дела от 25 февраля 2005 года, в котором указывалось на необходимость допроса всех сотрудников милиции, проводивших оперативно-розыскные мероприятия с участием С., а также лиц, задержанных совместно с С. и доставленных в отделение милиции. Но оно осталось неисполненным.