Читать книгу "Бремя удачи - Оксана Демченко"

На обратном пути мы взялись сами выстраивать определение патриотизма, удобное нам всем и не имеющее никакого отношения к хаму Штольтцу и социалистам.

– Земля, где ты родился, священна, – припомнила я слова Марка Юнца. – Уважение к ней есть долг любого человека. Оно включает знание истории, языка и литературы, традиций и обычаев. Для человека, сменившего место жительства, ответственность велика вдвойне. Он обязан хранить память о прежней родине и учиться жить на новом месте. Тот же, кто не уважает законов дома, приютившего его, – злодей! И гнать его надо поганой метлой.

– Вроде неплохо, – с сомнением буркнул Ганс.

– Герр Кюне хороший, свой, – осторожно предположил один из молчавших всю дорогу провожатых. – Он Арью любит и историю знает. Он мне про Норхбург рассказал, а сам я и не знал ничего.

– Леммер лечил Вилли, а Штольтц денег не дал, значит, его и надо метлой, – задумался Ганс. Он даже повеселел, когда нашел крайнего и обрел цель.

Мы пошли дальше, но я понятия не имела, что сказанное породит значительные последствия. Подумаешь – слова. Их можно без счета разбрасывать, мыслями и тем более делами всходят очень и очень немногие. Иногда, сколько ни сей, пользы никакой. Может, имеет значение сезон? Или иные обстоятельства, которые порой – живительный дождь, а в иное время – суховей-губитель…

Мы добрались до университета на удивление быстро. Так бывает: в одну сторону идешь и дорога длинна, а возвращаешься – и не замечаешь истраченного времени. Потому что к последней свободной башне замка швартуется большой белый дирижабль, мало того что красивый, так ведь знакомый – «Орел». Я всю дорогу спотыкалась, цеплялась за руку Шарля, но снова закидывала голову, не глядя под ноги и продолжая гадать, кто прибыл. Потапыч? Невозможно, первый министр обязан заранее согласовывать визиты. Фредерика? Она без мужа не полетит. Леопольда фон Гесс? Так нас, фон Гессов, тут и без нее многовато, скоро начнут усердно выдворять. Мы как раз и есть люди с двумя родинами, по линии высшего мага Карла Фридриха, покинувшего Арью более ста лет назад, – арьянцы, но и другой крови намешано прилично. Я так вовсе приемная, неродная. И баронская вотчина фон Гессов в последние сто лет смешна и номинальна, это земля в ограде старого здания магического колледжа, пожалованная тому Карлу Фридриху еще нашим последним императором.

– Пойдем встретим их, – предложил Шарль и свернул к воротам своего замка.

Ганс просиял: он и не надеялся так скоро и удачно попасть в Норхбург, величайшее и новейшее чудо для всей Арьи.

Дирижабль как раз успел закрепиться на двух причальных мачтах, наспех установленных магами, спуститься до уровня стены и надежно к ней пришвартоваться: безветрие позволяло все делать без оглядки на погоду. Мы полезли на стену по узкой лестнице в три круто заложенных зигзагами пролета. Я бежала первая: не люблю узнавать новости с чужих слов.

Дверь пассажирской гондолы распахнулась, когда я только-только отдышалась. И я охнула, снова утратив способность дышать.

На красные камни стены первой шагнула моя мама Лена, а следом, рука об руку с ней, – моя родная мама Роберта…

– Мама? – позвала я обеих, неуверенно, мелкими шажками двигаясь вперед. – Как же это?

Я боялась, что мне снова, как в театре, запретят подойти близко. Потому что тайна, потому что мама Роберта носит тень Диваны и вместе они и есть наша правительница, то ли человек, то ли призрак, то ли тень былой удачи, которая давно растворилась, распалась на множество событий, истрачена и вылита до капли.

– Ренка, стоило тебе покинуть Ликру, – быстро сказала мама Лена, толкая вперед Роберту, – как наша правительница занемогла и потом скончалась. Правда, тень от нее отделилась. Потапыч собрал правительство и вписал тень Диваны в советницы. С правом вето на избрание первого министра и еще кучей полезных прав. Ну и ладно, плакали мы недолго, она и прежде была сильно похожа на тень. Зато мама твоя нашлась.

– Мама, – еще раз, увереннее, выговорила я.

Сердце колотилось где-то в горле, слезы были, кажется, сладкие, а солнышко сошло с ума, и я видела радуги в чистом небе без дождя…

Сзади, на лестнице, толкались и шумели. Я сперва не поняла, что произошло. Потом меня за плечи обняла рука Хромова, и все на свете стало хорошо и правильно. Я выпрямилась, пошла вперед и поймала их обеих – правой рукой Роберту, левой – Лену и обняла. Я действительно птица удачи. У меня целых две мамы! И обе – самые лучшие в мире, родные. Так бывает. Может быть, для этого надо пристрелить охотника и еще невесть что сотворить, может, меня моя удача наградила за то, что я справилась? Не знаю, не хочу знать. Не надо мне все знать, и не надо наперед загадывать. Иначе не останется этой сводящей с ума радости внезапных и таких долгожданных встреч. Чудесных, волшебных.

Я твердила вслух невесть что, путалась, и это было, наверное, смешно. Сперва познакомила Хромова с мамой Леной, которую он знает давным-давно, потом – с Робертой. Всем представила Шарля, и Ганса, и еще кого-то, кто подвернулся под руку и не был мне знаком, но это неважно.

– Ренка, гэть, – осадила меня мама Лена, щелкнув по носу. – Хватит, приходи в себя и веди нас в город. Дел невпроворот, времени ни минуты. Эти арьянцы – те еще вимпири! Их уведомили, что мы прилетим, так они вцепились и требуют, чтобы сударыня Скалли пела в этом замке вечером. Я тоже буду, а что? И здешних голосистых подвезут, мы прогоним дурные влияния от замка. Но до этого мы должны попасть на какой-то важный званый обед.

Я почти не слушала. Вышагивала, задрав нос и гордясь своими мамами, и радость все прыгала солнечными зайчиками в душе, и я старалась запомнить день до самой последней мелочи, впитать, вдохнуть, заглянуть в синеву его неба, ощутить запах прелой, чуть горчившей осени. Счастье мимолетно и куда менее склонно складывать крылья и задерживаться в гостях, чем даже удача. Счастье – большое, настоящее – оно тем и отличается – мгновенностью. Потом бывают и покой, и домашний уют, и привычка к хорошему, и просто обыденность, и даже ссоры и разлад. Нельзя всякий день испытывать счастье, сердце лопнет. Оно у меня сегодня как раз на пределе. Даже болит.

Улетали мы через день. Утром, спокойным и умеренно серым, еще не решившим: хмуриться дождем или улыбнуться еще одним солнечным днем… Карл фон Гесс с выражением заправского нечистого щурился и перебирал документы, сидя у окна.

– Мой архив, – шептал он, гладя контракты. – Иоганн меня проклянет, когда узнает. Мое отделение паровых машин… Мои милые, мои драгоценные теоретики магии…

Отец перебирал бумаги снова, рассматривал подписи и вздыхал, справляясь с собой и складывая добычу в портфель. Чтобы через минуту начать все сначала. Я точно знаю: он сманил Кюне, уговорил на переезд какого-то потрясающего котловика, из-за которого они с ректором Иоганном сцепились в ночь перед нашим отлетом. Дело дошло до применения магии, и семиметровая яма могла стать забытым малосущественным эпизодом на фоне стычки двух магов указанного уровня… Но вмешалась моя мама Лена, отругала обоих, обозвала вимпирями и взяла на себя роль судьи в споре по каждому из подло украденных – так кричал герр Нардлих – отцом специалистов. В итоге обошлось миром. То есть все сочли себя выигравшими. От нас в зиму уедут семеро преподавателей, это вполне удачное число. Поль особенно гордился тем, что ему предложили читать самостоятельный курс по применению стихии воды во врачевании, и отделение в больнице ему дают, и еще много чего – растет человек. Еще мы отдаем на время, как ни упирался Потапыч, инженера Верского, пусть вместе с арьянцами доработает свою роторную паровую систему. Лучше вместе, а то опять поссоримся.