Читать книгу "Жанна Ланвен - Жером Пикон"

Я забрасывала его вопросами в таком количестве, что ему приходилось говорить очень быстро. Но я чувствовала, что он испытывает ко мне симпатию. Мое восхищение было вполне искренне, и это его забавляло. Я говорила ему: “Позвольте мне объяснить, почему я так восхищаюсь вами, мне будет от этого польза”»[591].

Он часто приезжал по утрам в Нейи. Открывали комнату Мари-Бланш, она позировала, Вюйяр рисовал какую-нибудь деталь в блокноте, растушевывал немного пастели, по первому впечатлению соединял по кусочку увиденную картину в единое целое. В блокноте он записывал малейшие детали, луч солнца, тревогу по поводу эскизов мадам Ланвен, след автомобиля, на котором приехал. Частично такая скрупулезность была спровоцирована нервозностью и тревожностью: мальчик, привыкший все исполнять послушно и точно, всегда жил в Вюйаре-художнике. Однажды в середине сеанса зазвонил телефон, звонили с площади Вантимиль. Вюйар тут же вернулся в город.

Работа была прервана, отложена на потом, с согласия Мари-Бланш, которая заставила его пообещать, что он придет снова и они вновь побеседуют. «Я бы хотела, – написала она потом, – чтобы работа над этим портретом велась всю мою жизнь»[592]. Вюйар записывал свои первые задумки и сомнения в форме телеграммы, не всегда ясно: «8 декабря (…) не прояснен вопрос со скрещенными ногами, эскизы форм без эффекта»[593]. Работа началась в середине ноября 1928 года и продвигалась не очень успешно. На эскизах видно, что Мари-Бланш позировала в туфельках с ремешком и пряжками модели «Саломея», которые очень любила. На них художник сделал довольно сильный акцент. Графиня сидит на своей кровати с Титийоном на коленях, погруженная в ожидание, в котором не чувствуется ни малейшего нетерпения.

Мадам Вюйар умерла в декабре 1928 года. Мари-Бланш ждала худшего: «Я знала, что его мать умерла. Я знала, какое это для него горе. Я не переставала о нем думать, об этой маленькой скромной квартире, где они прожили вдвоем всю свою жизнь. Каково же было мое удивление, когда на следующий день я увидела в обычный час Вюйара, готового к работе.

Я вспомнила слова Жюля Ренара[594]: “Это слишком большое горе, чтобы устраивать себе отпуск”. Но никогда я не забуду то уважение и восхищение, которое испытывала к этому старому человеку, продолжавшему свою работу, несмотря на то что сердце его разрывалось от печали»[595].

Первое чувство молодой модели художника – сострадание.

Смерть матери не может оставить равнодушным. Вюйар исчез на пять месяцев в начале января. Слишком трудно для художника закончить произведение, начатое еще при жизни умершей матери. Трудно продолжать работу над картиной, которую она уже никогда не увидит. Когда Вюйар все же возобновил сеансы 12 июня 1929 года, он легко находил предлоги, чтобы изменить и переделать уже законченные части, иногда просто менял оттенок фона. Все это намного задержало завершение портрета.

В сентябре, почти через год после начала позирования, Вюйар закончил с эскизами и начал работу с холстом. Сеансами в Нейи он был недоволен, сделанное дома тоже вызывало сомнения.

Однажды, увидев своего друга Боннара[596], проходившего мимо, он решил показать ему картину: «Заметил из окна Боннара; знаком просил подняться ко мне; его красноречивое молчание»[597].

Только в ноябре 1930 года Вюйар вновь почувствовал вдохновение.

Мари-Бланш, «наконец, готова»

Однажды он снова появился. Мари-Бланш сгорала от нетерпения, но ничем себя не выдала. Совсем напротив, его вид примирил ее с ситуацией: «Была какая-то трогательная, почти физическая связь между моим молчанием и его работой»[598].

Но последующие месяцы вновь были полны сомнений, тревог, короткой эйфории и следующих за ней еще более тяжких сомнений: «15 ноября (1930): усталый, в плохом настроении, плохо выспавшись. Все утро и весь день дома, голову сломал, думая о М-м де П.»; «21 ноября (1930): всю утро Полиньяк крутится в голове»; «23 декабря (1930): на нервах после Полиньяк»; «12 января (1931): жду визита Полиньяков в 4 ч.; кажутся веселыми, розы щек, рисунок волос; молюсь, чтобы не упасть»; «17 июня (1931): трудный день, все под вопросом в работе с Полиньяк, провал с фигурой»[599].

Лето 1931 года не принесло облегчения. 6 июля Вюйар записал в блокноте, что Жанна Ланвен приехала за дочерью в конце сеанса позирования и «вырвала у него обещание». Насилие, конечно, благодушное, однако на него ситуация произвела неприятное впечатление, поскольку Вюйар на десять месяцев отстранился от работы. В последние недели он отмечал «нервозность», которую чувствовал в присутствии своей модели, она «обрушила» все его благие намерения, заставляя «трещать» и «малевать», мешая тщательной проработке деталей и изменению всей картины в целом.

Когда он вновь взялся за картину в мае 1932 года, результат его приятно удивил: «Закончил лицо (М) – м де Полиньяк, точные черты, трудно изобразить, довольно хороший результат в целом»[600]. Неудовлетворенность победила усталость, и художник, в конце концов, решил закончить портрет. В течение нескольких недель он выравнивал фон за спиной графини, потом складки на ее корсете и, несомненно, положение ее ног. Он решил, что ей не стоит их скрещивать, туфельки тоже поменяли на простые лодочки, без ремешков и пряжек – прощай, «Саломея»!

Картина получилась в полный рост и выглядела компактно и цельно, что было результатом изменений в последний момент. Как отметил Вюйар, это произошло 3 декабря, о чем его друг Жак Саломон рассказывал так: «Однажды, когда он заставил себя снова заняться этой картиной, перегруженной цветом, тяжеловесной и уже трещавшей по швам от перенасыщенности, я высказал ему все, что думал. Я, без сомнения, укрепил его намерение сделать то, что он совершил, потому что после моих слов он намочил нижнюю часть картины и стал соскребать краску щеткой»[601].