Читать книгу "Восемь религий, которые правят миром. Все об их соперничестве, сходстве и различиях - Стивен Протеро"

Действительно ли человек – homo religiosus? Заложено ли в человеческой природе стремление к сакральному? Да, говорят те биологи, которые усматривают в религиозных убеждениях и практиках эволюционные преимущества. Если они правы, если религия – неизбежная и неотъемлемая принадлежность человека, тогда атеизм обречен смириться с тем, что он одна из форм религии. Но не все атеисты религиозны. Некоторые сопровождают свое атеистическое кредо пожатием плеч, сторонясь культа, кодекса и общины себе подобных, атеистов. Однако для других атеизм, пользуясь словами немецкого теолога Пауля Тиллиха, – «главнейшая забота»31. Атеизм занимает центральное место в их жизни, дает определение им самим, их мышлению, их связям. Вопрос о Боге никогда не отступает для них на второй план, им и в голову не приходит объединиться с кем-либо за пределами своего круга. Короче, от костылей религии они свободны не более, чем приверженцы культа разума во Франции XVIII века. По крайней мере, для этих людей атеизм может быть решением проблемы религии. Но религиозным решением.

Дружелюбные атеисты

Приверженцы религии зачастую совершают одну и ту же ошибку, считая всех религиозных людей убежденными верующими. Мы уделяем слишком мало внимания простым христианам, которые читают Библию, пожимая плечами (или никогда не пытаемся пошатнуть их убеждения). То же самое относится к атеизму. Деревенский атеист – назойливый овод, а не террорист, большинство нынешних атеистов гораздо менее догматичны, чем первосвященники «нового атеизма».

На сайте Friendly Atheist («Дружелюбный атеист») дано определение этому более добродушному и мирному атеисту, как тому, кто «способен беседовать с религиозным человеком, но не спорить с ним» по вопросам «веры обоих собеседников» и «не ставит кого-либо ниже себя только потому, что этот человек верит в Бога»32. В книге «Теряя веру» (Losing My Religion, 2009) Уильям Лобделл, бывший автор религиозной рубрики Los Angeles Times, рассказывает о том, как он обратился от евангеличества к католичеству, а затем – к атеизму. Это повествование об обращении наоборот, но его автор, «атеист поневоле», никого не пытается убедить последовать тем же путем, его тон скорее задумчив, чем сердит. Лобделл пишет о «новых атеистах», что «их неверию свойственна религиозность, которую я не готов принять». «После всего, что случилось со мной, – добавляет он, – я не считаю себя вправе судить других»33. Еще один подобный проект – «Избавление от Бога» (Letting Go of God) бывшей участницы телепередачи «Субботним вечером в прямом эфире» Джулии Суини. Ее пьеса для единственной героини – скорее рассказ, чем спор, в ней не чувствуется сарказма «новых атеистов». К дружелюбным атеистам можно отнести и Найку Лалли, бруклинскую писательницу и самопровозглашенную «розовую атеистку», которая в очерке «Не все атеисты говорят в унисон» (Atheists Don’t Speak With Just One Voice) отмечает, что атеисты бывают разными. Большинство сердитых атеистов-спорщиков – мужчины, пишет она, но ее мнение эта мужская компания не выражает34.

Поворотным для ее речи и для всего собрания стал момент, когда Галледж мимоходом упомянула, что дети некоторых соседей отказываются водиться с ее мальчишками, потому что те не считают Иисуса своим Спасителем

На собрании атеистов в Гарвардском университете, где я побывал в 2009 году, я услышал два совершенно разных довода. Первым из них был давний тезис «новых атеистов»: религиозные люди глупы, религия – опиум, значит, двигаться вперед можно лишь одним способом – покончить с этим идиотизмом и очиститься от яда. Второй был менее противоречивым и менее утопическим. Сторонники этой точки зрения представляли атеизм не как непогрешимую истину, а как точку зрения, имеющую право на существование и заслуживающую, чтобы ее выслушали. Их цель – не мир без религии, а мир, в котором верующие и неверующие сосуществуют в духе взаимной терпимости.

Невозможно представить себе более далекие друг от друга подходы, чем эти два. Один – вызов на поединок, второй – непредубежденный призыв к признанию и уважению. Или, если пользоваться терминами движения за права секс-меньшинств, один из них напоминает попытку сделать всех геями, а второй – попытку добиться равных прав для гомосексуалистов.

На том собрании в Гарварде несколько белых ораторов проповедовали хору слушателей, выступали с резкой критикой против христиан, а их прихожане дружно взрывались смехом. Но одна из ораторов-женщин произнесла совсем другую речь. Аманда Галледж называет себя «мамой из Алабамы». Чтобы успеть на собрание, ей пришлось сначала лететь первым же рейсом, а затем – ехать первым поездом метро. Галледж выступала на стороне логики и разума, ее речь звучала искренне. Вместо того чтобы спорить, она рассказывала о «врожденной доброте» двух ее сыновей, которые как-то умудряются демонстрировать нравственность, не веря в Бога. Но поворотным для ее речи и для всего собрания стал момент, когда Галледж мимоходом упомянула, что дети некоторых соседей отказываются водиться с ее мальчишками, потому что те не считают Иисуса своим Спасителем.

«Новый атеизм» стоит на распутье. До сих пор его возглавляли белые активисты-мужчины из той же группы, которая встала во главе евангеличества во время Второго великого пробуждения в начале XIX века. Но в нем появился и еще один голос – назовем его новым «новым атеизмом», – причем с программой, разительно отличающейся от программы «четырех всадников» апокалипсиса сердитых атеистов (Хитченса, Харриса, Докинза и Деннета). Этот дружелюбный атеизм больше похож на движение за гражданские права, чем на крестовый поход, его тезисы с большей вероятностью можно услышать из уст добродушных женщин, чем от брызжущих слюной сердитых мужчин.

Если атеистическое движение рассчитывает привести к подчинению всех теистов от Солт-Лейк-Сити до Сан-Паулу и Сиднея, тогда шансов у него столько же, как и у евангелического ривайвелизма в Национальном собрании Франции. Но если им движет надежда на жизнь в мире, где дети смогут играть друг с другом независимо от религиозных или нерелигиозных убеждений их родителей, тогда эту волну наверняка с радостью поймают многие христиане и мусульмане, иудеи и индуисты. Я поленился бы пройти всего квартал, чтобы послушать, как Кристофер Хитченс мечет молнии в христиан. Но я готов ехать на метро, а может, и лететь самолетом, чтобы услышать, как Аманда Галледж объясняет мне, почему ее дети – тоже хорошие люди.

Заключение

Легко вообразить, будто бы задача мировых религий – перемещать и преображать нас. Наш настоящий дом – не этот мир, быть человеком – не наше истинное призвание. Мы вязнем в грязи и трясине греха, страдания или иллюзии, а дело религии – доставить нас на небеса, в нирвану или мокшу. На этом пути мы превратимся из гусеницы в кокон, а потом в бабочку: христианство преобразит нас в святых, буддизм – в бодхисаттв, индуизм – в божества.

Мировые религии обещают волшебство метаморфозы, но предлагаемая метаморфоза зачастую оказывается не настолько эффектной, как скручивание золотистых фигурок богов из соломинок-людей. Даже в традициях, предполагающих бегство от греха и страданий этого мира, религия помогает нам не столько избавиться от человеческой природы, сколько понять ее. «Слава Божия, – писал епископ II века Ириней Лионский, – это человек во всей полноте его жизни»1. Или, как высказался один современный конфуцианец, «нам незачем отдаляться от своей индивидуальности и человеческой природы, чтобы полностью реализоваться в жизни»2.