Читать книгу "Три дочери Евы - Элиф Шафак"

В отсутствие Бога

Оксфорд, 2002 год

Очнувшись в палате больницы Джона Рэдклиффа, Пери не сразу поняла, где находится. Краски вокруг казались слишком яркими: белоснежные простыни на кроватях слишком безупречными, голубые покрывала слишком жизнерадостными. Серые тучи в окне напомнили ей о кусочках свинца, которые мать плавила, чтобы защитить дом от дурного глаза. В голове ее раздавался шепот, словно кто-то начитывал тщетные молитвы. Она попыталась снова закрыть глаза в надежде, что шепот утихнет, но ее соседке по палате, женщине лет шестидесяти, вдруг очень захотелось поговорить.

– Слава Богу, девочка, ты проснулась! Я уж думала, ты будешь спать вечно!

Не давая передышки ни себе, ни слушательнице, женщина выложила, что замужем уже сорок лет и попадает в эту больницу так часто, что знает по именам всех врачей и сестер. Ее голос наполнял комнату, как надуваемый воздушный шар, давя на уши Пери.

– А ты, детка, здесь в первый раз? Или уже приходилось бывать раньше?

Пери несколько раз сглотнула, пытаясь избавиться от отвратительного химического привкуса во рту. Говорить у нее не было сил, она лишь покачала головой, отвернулась к окну и натянула одеяло на голову. Воспоминания о вчерашнем дне вспыхивали у нее в памяти разрозненными кадрами. Что она натворила?

Она подумала об отце, и по щекам потекли слезы. Его слова эхом звучали у нее в голове. Ты у меня умница, доченька. Из всех моих детей только ты можешь стать по-настоящему образованным человеком. Образование спасет тебя и всю нашу горемычную семью. Только такие, как ты, молодые и энергичные, вытащат эту страну из болота отсталости. Любимая дочь, которую отправили в Оксфорд, чтобы она стала гордостью семьи Налбантоглу, принесла своим близким лишь позор и горе. Сама того не замечая, Пери плакала так громко и безутешно, что соседка, испугавшись за ее рассудок, нажала кнопку вызова медсестры. Через несколько минут Пери заставили проглотить ложку какой-то жидкости персикового цвета с неприятным запахом, но без всякого вкуса. После этого она зарылась лицом в подушку, ощущая, как веки наливаются тяжестью.

Но даже в полузабытьи она видела перед собой только одно лицо. Дитя Тумана. Где же он, ведь именно сейчас он ей так нужен. Существует он отдельно от нее или это лишь плод ее измученного чувством вины сознания?

* * *

На следующий день к Пери пришел психиатр, молодой врач с приветливой, открытой улыбкой. Он несколько раз повторил, что она не должна чувствовать себя одинокой. Им предстоит работать вместе. Он поможет ей стать архитектором своей собственной души, даст все необходимые инструменты, чтобы создать новую Пери. Да, каждый человек – это творец самого себя. У доктора была привычка слишком часто делать паузы и завершать каждую фразу одним и тем же вопросом: «Согласны?» Курс лечения, который предстоит пройти Пери, не ставит своей задачей полностью избавить ее от деструктивных мыслей, сказал он. Но она научится бороться с подобными мыслями и не позволять им верховодить собой. О тоске и унынии врач говорил как о плохой погоде. Мы не можем заставить дождь прекратиться, но мы знаем, как вести себя, чтобы не промокнуть до нитки.

– Да, вот еще что, – сказал доктор. – Через какое-то время, но не раньше, чем вы будете готовы к этому разговору, вам зададут несколько вопросов об одном из университетских профессоров. Его обвиняют в некорректном поведении по отношению к некоторым студентам, включая вас. Поступил ряд жалоб, которые сейчас расследуются. Если вы расскажете все, что вам известно, это поможет не только вам, но и другим студентам. Согласны?

По спине у Пери пробежал холодок. Значит, в ее неудавшемся самоубийстве обвиняют Азура. Пораженная этим известием, она не проронила ни слова.

Метасеквойя

Оксфорд, 2002 год

Утро того дня, когда ей предстояло отвечать на вопросы комитета по этике, Пери провела в Ботаническом саду, сразу за мостом Магдалены. Всякий раз, приходя сюда, она испытывала чувство полной гармонии с окружающим миром, словно возвращалась в заветный уголок, любимый с детства. Обычно она садилась на скамейку, сразу за которой росла шестифутовая метасеквойя, даже само название ее просто завораживало. Дерево, прежде известное лишь по ископаемым окаменелостям, совершенно случайно было найдено в какой-то далекой китайской долине. История ботанических открытий восхищала Пери, как волшебная сказка.

Подтянув колени к подбородку, она грелась под лучами ласкового солнца. Здесь, среди редких деревьев и растений, ее охватывал какой-то удивительный покой. Она прижала к щеке бумажный стаканчик с кофе, который принесла с собой. От него исходило тепло, как от прикосновения любящей руки.

В ушах ее звучал голос Ширин. Какого черта ты вечно чувствуешь себя несчастной, Мышка? Почему всегда ходишь с выражением мировой скорби на лице? Честное слово, можно подумать, тебе лет девяносто, не меньше. Когда ты наконец научишься радоваться жизни?

Азур, кстати, утверждал, что приблизиться к постижению «сущности Бога» человеку помогает не религия и не атеизм. Одиночество – вот единственный способ хоть что-то понять о Боге. Поэтому всем атеистам и поборникам религии неплохо бы удалиться в пустыню и там, в отшельничестве, предаться размышлениям. Пока человек находится среди себе подобных, он чаще общается с дьяволом, чем с Богом, заявлял Азур. Разумеется, это была шутка. Впрочем, когда дело касалось Азура, трудно было понять, шутит он или говорит серьезно.

Да, сегодня она засвидетельствует, что профессор не имеет никакого отношения к ее неудавшемуся самоубийству. Она обязана это сделать. Хотя, конечно, именно он – одна из причин ее тоски. Безответная любовь вряд ли способна прибавить человеку жизнерадостности. Но Азур не виноват, что она в него влюбилась. К тому же она ему благодарна. С его помощью в ее сознании открылись новые пласты, прежде неведомые ей самой. Он ожидал, нет, даже требовал, чтобы его ученики отбросили все стереотипы и предубеждения, навязанные взрастившей их средой и возникшие у них как следствие собственного жизненного опыта. Для нее и для многих других он стал не просто университетским профессором, а учителем в более глубоком смысле этого слова. Ему удалось стряхнуть с нее апатию, пробудить в ней жажду познания, заставить мыслить. К его семинарам она готовилась с бо́льшим рвением, чем к любым другим занятиям. Он научил ее чувствовать поэзию мудрости и мудрость поэзии. Ко всем своим студентам он относился одинаково, независимо от их взглядов и убеждений. Если профессор Азур и почитал что-либо как святыню, то только знание.

Она обожала смотреть, как предзакатные лучи солнца золотят его волосы, как вспыхивают его глаза, когда он говорит о какой-нибудь любимой книге или философе. Обожала его страсть к преподаванию, которая порой проявлялась даже сильней, чем его воля. Многие преподаватели из года в год не отступали от одной и той же учебной программы, а он импровизировал на каждом новом занятии. В его вселенной не было места рутине, там все было непредсказуемо и неожиданно. Не случайно он так любил повторять слова Честертона: «На вид жизнь чуть более логична и правильна, чем она есть, разумность ее очевидна, бессвязность скрыта; ее непредсказуемость ждет своего часа».