Читать книгу "Шолохов - Андрей Воронцов"

Судьба, судьба! Что значила она в его жизни? Этот путь, эта степь, эти вехи, кем-то разбросанные по ней, пронзительная мысль о жизни и смерти, изведанная им в отрочестве вместе с чувством бесконечности Вселенной, ядовитая сладость другого чувства, словно вывернувшего бесконечность наизнанку и оставившего от нее только его собственное, конечное тело, напутствие таинственного пастыря, Иван Погорелов, появившийся сразу после того, как пастырь исчез, кусок сала, который Иван завернул в порыжевшие капустные листья, Харлампий Ермаков, увидевшийся ему почему-то в ночном саду, при свете лампы, которую он держал в руках, Сталин с непроницаемым, отрешенным лицом, твердо говорящий: «Третью книгу «Тихого Дона» печатать будем!», стук погореловских шагов по лесенке, тепло его плеча рядом, лежащая на его коленях котомка с едой…

Все происходило так, как и должно было произойти, как написано было в таинственной, огромной, невидимой простым глазом книге судеб, Голубиной Книге, про которую в детстве рассказывала ему сказку маманя. «В Голубиной Книге есть написано: не два заюшка вместе сходилися, сходилася Правда со Кривдою»… Правда будет взята Богом с земли на небо, а Кривда пойдет по всей земле, «по всей вселенныя», придет к крестьянам православным, но вселится и в сердца тех, кто делает дела тайные, беззаконные, и падет на них сотворенное ими великое беззаконие.

…Они ехали через Займище, по глухим местам. Фары высветили здоровенный стог стена у дороги.

— Стой! — сказал Михаил. — Иван, гляди, хороший стог! Может, в нем и заночуешь?

— Добро, — кивнул Погорелов. — Ночи-то, и впрямь, холодные… Ну, прощевайте, други. Желаю, чтобы встретиться нам живыми и здоровыми. Привет товарищу Сталину!

— В Москве мы будем в гостинице «Националь», — сказал Михаил. — Скажешь администратору, чтобы он соединил тебя со мной по телефону. Или оставишь ему для меня записку.

— Посмотрим. Там, в «Националях» этих, «топтунов», полно. Ты не беспокойся — в нужный момент я появлюсь.

Они обнялись. Иван полез было из машины, да задержался.

— А Гоголя я прочел, — с улыбкой заявил он Михаилу. — Так что будешь в Москве, скажи товарищу Сталину, что вот, мол, товарищ Сталин, живет в городе Новочеркасске Иван Семенович Погорелов. Так и скажи: живет Иван Семенович Погорелов.

— Очень хорошо, — смеясь, тоном Хлестакова ответил Михаил.

Погорелое исчез во тьме.

— Извините, что так утрудили вас своим присутствием! — донеслось оттуда.

* * *

Добравшись благополучно сталинградским поездом до Москвы, Михаил с Луговым первым делом отправились в Кремль. Там Шолохов, на словах кратко обрисовав Поскребышеву ситуацию, оставил записку для Сталина: «Дорогой т. Сталин! Приехал к Вам с большой нуждой. Примите меня на несколько минут. Очень прошу. М. Шолохов. 16.Х.38 г.».

Из Кремля пошли в «Националь», хотя Луговой и высказывал сомнения:

— Иван-то дело говорил. Гостиница прямо в центре, энкавэдэшников полно.

— Энкавэдэшники тебя в любой гостинице найдут. А здесь иностранцы живут, небось поостерегутся цирк с арестом устраивать, особенно если мы пальнем для острастки.

Михаил, хорошо знавший «Националь», попросил двухместный номер на втором этаже, у пожарного выхода. Заселились и стали ждать, без лишней нужды из номера не выходя.

Ждать пришлось долго, целую неделю. Друзья немного упали духом: если Сталин не торопится, то, может быть, правду говорил Гречухин, что он в курсе происходящего? Луговой каждый вечер чистил свой табельный ТТ и приговаривал:

— Нет, живым я им теперь не дамся! Не хочу больше в тюрьму!

Однако, как они ни конспирировались, в Москве нашлось достаточно людей, углядевших Шолохова. Однажды неожиданно заявился в «Националь» Фадеев, да не один, а с женой. Михаил, оставив ее со смущенно покашливающим Луговым, вызвал Фадеева в коридор, рассказал ему, почему ждет вызова к Сталину, и попросил его как секретаря Союза вмешаться в это дело. Уши Фадеева заалели. «Вот попал!» — клял себя он.

— Миша, ты же классик, — пропел своим тенорком Фадеев, — кто тебя тронет? Брось ты все это! Зачем ты хочешь подложить меня под органы? Все это скучно! Нам, как пристало классикам, самое время поужинать в «Яре», — он хохотнул, — с цыганами!

— Ну а если тебя арестуют там вместе со мной? — осведомился Михаил.

Внимательно посмотрев на него, Фадеев сказал:

— Шутник, ты, Миша. Ну что, идешь? Нет? Жаль.

И, забрав супругу, он быстро ретировался.

23 октября позвонил Поскребышев и вызвал Михаила в Кремль к шести часам вечера.

Сталин в кабинете был один. Он не ответил на приветствие Михаила, только молча протянул руку. Выслушал его тоже молча, не задав ни одного вопроса. Потом сказал:

— Нами получено письмо товарища Погорелова. Где он, кстати?

Михаил пожал плечами.

— Не знаю. На нас он не выходил. Наверное, перешел на нелегальное положение. Он же старый партизан.

— Ну, если партизан, в Москве не будет скрываться, поедет на Дон. Поищем.

— Товарищ Сталин, — тихо сказал Михаил. — Как так получилось, что мы, советские люди, вынуждены бежать из собственного дома, ночью, скрываемся, ходим, озираясь по сторонам, спим с оружием под подушкой? Что происходит? Почему люди, подобные Гречухину и Когану, получили такую власть в Стране Советов?

Сталин встал, провел рукой по усам. В глазах у него мелькнула ирония.

— А вам добренькие нужны, — глухо сказал он, уставив свой тяжелый взгляд на Михаила. — А что я буду с ними делать, с добренькими? Где и когда вы видели во власти добреньких? И сколько держалась такая власть?

— Но сами же вы не такой? — возразил Михаил.

Тут произошло то, что он запомнил на всю жизнь. Сталин подошел к нему совсем близко, по-прежнему глядя прямо в глаза.

— По-вашему, я добренький? — усмехнулся он. — То-то, я гляжу, вы какой-то не от мира сего. Ходите, жалуетесь мне, чуть что. Я злодей, товарищ Шолохов, и беспощадно давлю людей, которые мешают продвигаться вперед государственной машине. На моей совести загубленных жизней больше, чем волос на вашей голове. Мне добреньким уже никогда не стать. Я, — он уставил пожелтевший от табака палец в потолок, — бич Божий, хоть и в Бога не верю. Я не прозевал Гречухина. У меня просто других не бывает. Другие мне не нужны.

— Так, стало быть, Гречухин говорил правду? — с трудом спросил Михаил.

— Какую правду? О чем это вы? — Сталин отвернулся от него и вразвалку пошел по дорожке.

— Ну… что вы в курсе поручения, данного Погорелову…

Сталин остановился, снова повернулся к нему. Лицо его выражало удивление.

— Я сказал, что я не добренький. Но я не говорил, что я подленький. Я числю вас среди людей, нужных Советскому государству. Зачем мне вас уничтожать?