Читать книгу "Колодец с живой водой - Чарльз Мартин"

– Хорошо, – сказала она. – А теперь расскажи, чего ты больше всего стыдишься.

Я отпил глоток воды из бутылки, стоявшей на полу возле наших шезлонгов.

– Лина, я торговец наркотиками, а не продавец сладостей, поэтому…

– Тогда выбери что-нибудь одно.

– Как-то у Колина возникли трудности с доставкой груза из Аргентины. Во флоридском таможенном управлении сменилось начальство, и те, кто нам обычно помогал, боялись, как бы не попасться. Тогда я сам отправился в Аргентину и перекупил у местных поставщиков сотню голов скота, который должен был отправиться на забой в Штаты, купил, разумеется, с переплатой, но это был пустяк по сравнению с тем, что мы собирались наварить на порошке. Перед самой отправкой я упаковал груз в плотный пластик и вставил коровам в… ну, ты понимаешь.

Все прошло, как мы планировали. Когда коровы без проблем миновали таможню, мы извлекли наркотик, а самих коров продали одному флоридскому ковбою, который владеет сетью стейкхаусов на юго-востоке.

– Ну, и что тут плохого, если, конечно, не считать сам факт контрабанды?

– Понимаешь, во время перевозки пара пакетов лопнула, и матросам пришлось скормить коров акулам.

– Ты спокойно относишься к тому, что люди гробят себя кокаином, но жалеешь двух коров, которых через неделю все равно должны были пустить на бифштексы?

Я покачал головой:

– Ты спросила, чего я больше всего стыжусь, и я рассказал то, что первым пришло мне на ум. Что касается наркотиков, то до недавнего времени я считал, что мы не делаем ничего особенного, только поставляем препарат тем, кто считает допустимым расслабляться подобным образом. В конце концов, никто же не винит продавцов вина в том, что у людей появляются проблемы с алкоголем? Мне хотелось спать спокойно, поэтому я старался не думать о последствиях нашей деятельности и не замечать тех клиентов, чья привычка к белому порошку переросла в зависимость. Если кто-то не способен преодолеть тягу к наркотикам, это его трудности, не мои. Мы с Колином, словно бутлегеры времен сухого закона, поставляли людям то, что они хотели, пусть даже для этого нам приходилось действовать нелегально. Да, наркотики – это яд посильнее, чем спиртное, он отравляет всех, но мне казалось, что на нас он не подействует. Что мы каким-то образом останемся невосприимчивы к этой отраве. И, возможно, поначалу так и было, но потом… Нет я вовсе не имею в виду, что мы сами начали нюхать или колоться, однако торговля наркотиками сама способна превратиться в привычку, в потребность, справиться с которой очень нелегко.

На верхней губе Лины выступили бисеринки пота, но голос ее звучал твердо:

– Нет, Чарли Финн, меня ты не испугаешь, – произнесла она. – Я понимаю, что́ ты хочешь мне сказать, но… Тебе просто невдомек, что человек, которого видишь в зеркале ты, и человек, которого вижу я, отличаются друг от друга. Они не только не похожи друг на друга, но и до некоторой степени являются антиподами. За последние дни я много раз видела, как моя дочь берет тебя за руку или взбирается к тебе на колени или на плечи, словно ты – живой спортивный снаряд. А еще я знаю, что ты возместил ущерб владельцу отеля на берегу, хотя даже не собирался в нем останавливаться.

– Но… как ты узнала?.. – растерянно пробормотал я. Ее осведомленность застала меня врасплох.

– Я уже говорила тебе, Чарли: быть может, я не богата, но я – не круглая дура. Когда владелец отеля вышел из конторы, чтобы проводить тебя до машины, все это было написано у него на лице, так что… Ты спускался в колодец, из которого не собирался пить, и по нескольку часов подряд врубался в спекшуюся глину, хотя за десять лет ни один из местных жителей так и не захотел этого сделать. Ты каждый день отправлялся прочесывать побережье в поисках подростка, который тебе даже не родной… А еще ты каждый день смотрел на меня и гадал, сможет ли такая женщина, как я, когда-нибудь полюбить такого, как ты… Так что извини, Чарли, но я просто не могу согласиться с тем, что́ ты мне только что сказал, потому что я вижу… вижу другое.

На протяжение нескольких минут я молчал, то расстегивая, то снова затягивая ремешок часов. Я просто не знал, что сказать. Наивная вера Лины в то, что на самом деле я совсем не такой, как казалось со стороны, только доказывала, насколько я преуспел в искусстве лжи и обмана. В противном случае ее бы здесь уже не было. Должен признаться, в эти минуты мне очень хотелось рассказать ей всю правду – открыть, какую роль я сыграл в банкротстве «Синко Падрес», и посмотреть на ее реакцию, – однако по причинам, которые я и сам не мог бы назвать, я был не в силах заставить себя произнести роковые слова. Возможно, мне была невыносима мысль о том, что мой образ жизни приведет к тому, что я потеряю еще и эту женщину. Возможно, я надеялся, что когда-нибудь сумею измениться. Да и не хотелось мне причинять Лине новые страдания. К чему ворошить прошлое? Ничего хорошего из этого все равно не могло получиться. Сколько бы раз я ни оглядывался назад, на свою прошлую жизнь, пытаясь разобраться, что было не так, я каждый раз натыкался только на одну причину, на один общий знаменатель, подводивший черту под моими отношениями с Амандой, с Шелли, а теперь и с Линой. Этим общим знаменателем был я сам, следовательно, проблема была не в них.

Вот почему я молчал: сначала потому, что не знал, что́ говорить, а потом – потому что молчание казалось мне лучшим ответом, который не мог никому повредить.

Но Лина считала иначе. Точнее, она нашла свой ответ на мое молчание. Поднявшись, она шагнула ко мне и поцеловала – сначала в щеку, а потом, заключив мое лицо в ладони, в уголок рта, и наконец в губы. Этот последний поцелуй был особенно долгим, и я почувствовал, какие мягкие и теплые у нее губы. Какие они нежные, манящие. Я наслаждался их прикосновением, но спор, который я вел с самим собой, стал только еще яростнее. Что-то во мне по-прежнему хотело спасти Лину от меня.

Я знал, а она – нет, в чем причина нараставшей в моей груди боли.

Наконец Лина с видимой неохотой отстранилась, напоследок мазнув меня по губам подушечкой большого пальца, и улыбнулась мечтательной, довольной улыбкой.

– Я хочу, чтобы ты знал, – прошептала она. – Я никого не целовала с тех пор, как умер мой муж. Почти десять лет… Сначала мне просто не хотелось, а потом… потом я долго не могла найти человека, который бы этого заслуживал. И вот теперь нашла.

Развернувшись, она пошла в дом, а я смотрел ей вслед, смотрел на ее прямые плечи, на нежную шею, на которой, как я точно знал, трепещет и бьется невидимая в темноте тонкая синеватая жилка, на плавные очертания бедер, на изящные лодыжки. Лина отнюдь не звала меня за собой, и в то же время ей не хотелось, чтобы я отвернулся. Она просто позволяла мне смотреть на себя, давая мне возможность увидеть и оценить в ней женщину, и я почему-то подумал, что и этого она тоже не проделывала много-много лет.

Внезапно мне пришло в голову, что теперь я могу лучше понять природу моих отношений с Амандой и Шелли. Похоже, в их основе лежало мое подсознательное желание утолить собственную боль, не быть одному, не сожалеть о прошедшем. Конечно, я не был к ним полностью безразличен. По-своему, я даже любил их, и любил достаточно глубоко. Наверное, я потянулся к Аманде и Шелли не из одних только эгоистических побуждений, однако и этих последних тоже хватало, и теперь мне было ясно, что чувства, которые я к ним испытывал, чувства, которые лучше всего описать словами «глубокая привязанность», объяснялись в первую очередь соображениями удобства, чистой географией и моими собственными нуждами. Сейчас, глядя, как Лина поднимается по ступенькам внутренней лестницы, я не мог с абсолютной уверенностью сказать, что люблю ее. Я даже не мог сказать, что именно я к ней чувствовал и когда это началось, но в одном я был уверен: это чувство было не таким, как раньше. Оно было ДРУГИМ, и хотя и Аманде, и Шелли я когда-то говорил, что люблю их, теперь мне стало совершенно ясно, что на самом деле настоящей любовью там и не пахло.