Читать книгу "Меч и корона - Анна О’Брайен"

— Отошлите его прочь, — велела я Людовику, и не взглянув в сторону тамплиера.

— Но, Элеонора…

— Вы меня слышали?

Людовик покорился, плечи его поникли в предчувствии той бури, которая неизбежно разразилась бы в случае его отказа.

— Что именно вы сказали этому самодовольному фарисею? — требовательно спросила я, когда Галеран удалился.

— Только то, что я хочу начать новую священную войну ради…

Я заметила, что одна его рука крепко зажала какой-то документ — свидетельство его вины.

— К черту крестовые походы, Людовик! Что вы сказали ему о нас?

— Что я люблю вас.

— Какая в том польза — и вам, и мне?

— Но это же правда. Его святейшество спросил меня…

— Неужели вы так… так несообразительны, Людовик? — Я выхватила свиток из его руки и швырнула на пол. — А не сказали вы ему, что нам требуется расторжение брака? Не потребовали, чтобы он свершил это? Вы же король Франции. А у него не настолько прочное положение, чтобы навлекать на себя ваш гнев.

— Я сказал ему, что хочу сына. Просил его благословения. — Боже правый! Он совсем безнадежен! — Его святейшество сказал, что вы также выразили свое горе из-за неспособности зачать мне наследника.

Это я, понятно, говорила. То был единственный доступный довод. Но это не значит, что я и вправду хочу родить ему наследника. Мне больше ни за что не хотелось делить ложе с Людовиком. Зато хотелось отряхнуть с ног всю грязь Парижа и помахать Людовику рукой на прощание. А он стоял передо мной, преждевременно состарившийся, и все старался расправить свиток, поднятый им с пола. Даже в эту минуту он неотрывно смотрел мне за спину — высматривал, не бродит ли где-нибудь поблизости Галеран, чтобы можно было снова призвать того и продолжить обсуждение расходов на новый крестовый поход.

Не было в нем ничего, что вызывало бы у меня любовь или уважение.

— Черт вас возьми, Людовик! Вы совсем утратили разум?

Все мои вещи были уже упакованы, на рассвете мы отправимся в Париж, но мне не спалось. Закутавшись в просторную накидку поверх ночной сорочки, я сидела с распущенными волосами, струившимися по плечам, и безуспешно думала о том, как преодолеть упрямство Евгения. Может быть, снова обратиться к аббату Бернару? Я с досадой вглядывалась в не видимый сейчас сад за моими окнами.

Меня отвлек какой-то звук, раздавшийся у внешних дверей в покои. Кто-то тихонько перешептывался. Потом ко мне вошла Агнесса.

— Там пришел слуга. — Она не скрывала крайнего недовольства. — Его святейшество желает переговорить с вами до отъезда. И что ему только надо в такой поздний час? До утра, что ли, подождать не может?

Она стояла с плащом в руках, готовая одеть меня.

Мне очень не хотелось снова расстраиваться. Выслушивать очередные советы о той пользе, которую приносит мне забота Людовика, о необходимости смирить свои необузданные страсти, приспособиться к невыносимо тоскливому существованию на острове Сите. После Палестины со всеми ее взлетами и падениями Париж обещал стать для меня тюремной камерой.

— Слуга ждет, государыня, — поторопила меня Агнесса. — Говорит, надо идти прямо сейчас. Его святейшество не настаивает на соблюдении этикета.

— Еще бы, сейчас уже почти полночь!

Я позволила Агнессе закутать меня в плащ, а на голову набросить покрывало.

— Мне надо идти вместе с вами, — сказала Агнесса, тоже закутываясь в плащ; слуга согласно кивнул.

Мне это было безразлично. Чем раньше я попаду туда, тем раньше смогу выслушать святые наставления, какие сочтет нужным дать мне своим елейным голосом Евгений ради сохранения священных уз брака, а потом — вернуться в свою постель.

Мы проходили одну переднюю задругой, оказавшись уже, без сомнения, в личных покоях Евгения, и наконец проводник наш отворил дверь, почтительно поклонился и ввел меня в комнату. Это был рабочий кабинет: стол, книги, редкой работы гобелены — комната для приемов и обсуждения дел. Свечи в укрепленных на стене канделябрах давали мягкий свет и наполняли воздух ароматом дорогого воска. В кабинете был Евгений, сверкающий, несмотря на поздний час, шелками парадного папского облачения. А рядом с ним поднимался с колен Людовик.

Похоже, его, как и меня, ничуть не обрадовал папский вызов в такой не подходящий для божеских дел час. И он даже был не в обычной черной рясе, а в домашней накидке, хотя в щелку на шее я разглядела, как мне показалось, власяницу.

Я не стала обращать на него внимания.

— Дочь моя, я так рад…

Евгений поспешил мне навстречу, приветственно протягивая руки, а на лице изображалось нечто похожее на чистосердечную радость; у меня даже волосы на загривке встали дыбом. Что-то здесь было не так. Все же я опустилась на колени и поцеловала его перстень. Нельзя слишком вольно относиться к наместнику Божьему на земле — он ведь может понадобиться совершенно неожиданно.

— Ваше святейшество, — почтительно проговорила я вполголоса.

Он помог мне встать на ноги, удержал мою руку и подвел к Людовику, дрожавшему, словно загнанный олень.

— Прежде чем вы уедете, я желаю еще раз благословить вас. — В голосе Евгения слышалось даже больше оживления и радости, чем обычно. — Хочу перед вашим отъездом в Париж, молодые люди, дать вам один последний совет. Пред лицом Господа Бога вас соединили священными узами брака, и я не сомневаюсь: воля Его в том, чтобы так оставалось и впредь. Это благо, что земли ваши объединены под рукой одного правителя, разве не так? И кажется мне, что все ваши трудности можно решить одним простым шагом.

Он просиял улыбкой. Я почувствовала, как под ночной сорочкой по спине пробежали холодные мурашки — предчувствие чего-то недоброго.

— Дайте мне руку, государь.

Теперь в голосе папы зазвучала неумолимая суровость.

Людовик, настороженный, с широко открытыми глазами, повиновался, переводя взгляд с моего бесстрастного лица на выражавшее решимость лицо Евгения. Мгновение мы стояли так, ничего не понимая, а папа держал за руки нас обоих. Я всем телом ощутила нарастающий холод. Мне казалось, что мы превратились в марионеток, которых дергал за ниточки, как ему хочется, наместник Божий на земле. Так и будет, если только кто-то из нас не взбунтуется и не положит этому конец.

Кто-то из нас. Уж, конечно, не Людовик. Он прыгнет туда, куда ему велит этот поп. Моя рука, сжатая пальцами Евгения, напряглась; он, несомненно, почувствовал это и сжал руку сильнее.

— Да благословит вас Господь и да оградит от всякого греха и происков лукавого, чада мои возлюбленные.

Затем он положил руку Людовика поверх моей, сжимая ее своими жирными влажными пальцами, будто собираясь заново сочетать нас браком. Я покрылась гусиной кожей, настолько мне стало тревожно и страшно. Он что, и впрямь надеялся, что такой ритуал сможет закрыть образовавшуюся между нами пропасть? Мне очень хотелось выдернуть руку, но папа крепко держал ее — толстые пальцы оказались на удивление сильными.