Читать книгу "Вампиррова победа - Саймон Кларк"

С благодарной улыбкой она исчезла за дверью.

Блэк затянулся и выпустил в воздух облако дыма. Вокруг гостиницы дул все усиливающийся ветер.

Блэк слышал издаваемый им звук. Нежные музыкальные ноты, будто пение флейты.

3

Пройдя по коридору, Бернис вышла на площадку лестницы. Отсюда ей был виден весь пустой вестибюль внизу — до самой стойки портье и книг посетителей и телефонов на ней. Дверь в подвал надежно заперта. Инфракрасные сенсоры по стенам беззвучно сканируют пространство. Огоньки на контрольной панели лифта мертвы. Лифт сегодня никуда не идет.

Беззвучно ступая сандалиями по ковру, Бернис начала подниматься вверх.

Снаружи дул резкий ветер. Проносясь по фризам, балюстрадам и готической каменной резьбе на угловых башнях, он издавая звук, похожий на пение флейты: мягкую переливчатую мелодию, будто мотив ирландской баллады.

Она поднялась на один пролет, другой, миновала третий этаж, четвертый...

Надо же, я слышу, как дышат стены, подумала она, расслабляясь под несущиеся снаружи звуки флейты. Странная мысль, и все же я чувствую, как дышат в них кирпичи...

...вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох...

Ох как же ты устала, Бернис. Сон у тебя нарушен. Как приятно было бы выбрать наугад какой-нибудь номер и, свернувшись калачиком в постели, как котенок, крепко-прекрепко заснуть до утра.

Твари за стенами гостиницы казались теперь далеко-далеко. Им не пробраться сквозь запертые двери; они ее не тронут.

Ветер играл на здании как на музыкальном инструменте; мягкие переливы флейты взмывали к потолку, чтобы затем хлынуть по спирали по лестничному колодцу.

Я в безопасности, мне хочется спать, я готова лечь. Конечно, нет никакой нужды бодрствовать.

Ей пришли на ум все те вечера, когда она двигала по номеру бюро, чтобы забаррикадировать дверь из-за своей дурацкой мысли, что по площадке за дверью бродит призрак.

Призрак самоубийцы Уильяма Морроу — без глаз и с замшелыми кладбищенскими губами и с толстыми пальцами, чтобы лучше гладить ими горла беззащитных девушек...

Бернис улыбнулась. Ну что за сумасбродная блажь?

Гостиница ведь все равно что замок.

Ничто сюда не проникнет.

Даже тварь с порванными грудями надежно заперта внизу. Она никому не может повредить.

Впрочем, она и мухи, наверное, не обидит.

Даже если спуститься сейчас прямо вниз, отпереть дверь в подвал, а потом подойти прямо к этой запирающейся кладовке, распахнуть дверь и...

Ох, но ведь я же не собираюсь этого делать, да? — подумала она, чувствуя, как по телу разливается восхитительное сексуальное тепло. Бернис с улыбкой потянулась и закружилась по лестнице будто балерина.

Нет, не сделала бы я ничего такого сумасбродного.

Ведь не сделала бы?

4

На больничной койке лежит старик и говорит сухим шепчущим голосом, который так гипнотизирует... гипнотизирует... Веки Дэвида тяжелеют. И все же он вслушивается в слова, гладко падающие со старых губ:

— Будь всегда начеку, племянник. Они древни и коварны. В прошлом они забирали неосторожных. Помни: они как рыбаки, и разум для них — что крючок с наживкой. Они крадутся, пробираются, находят себе дорогу в твой мозг, а стоит тебе проглотить наживку, как они вытянут тебя — медленно, но неизбежно. Жертва чувствует тепло, ею овладевает ощущение безопасности; вплоть до тоге, что считает себя совершенно неуязвимой и переполненной высшей надмирной гармонии. В прошлом людей заставляли покидать свои дома посреди ночи и пешком пробираться ко входам в пещеры. Там они прижимались к решеткам — настолько они были зачарованы, и ждали прихода вампиров, ждали, когда немертвые протянут руки сквозь прутья решетки, чтобы взять, что пожелают, у того, кто пришел — будь то мужчина, женщина или ребенок...

5

Бернис поднялась на пятый этаж. Сейчас ей ни с того ни с сего захотелось закружиться в вальсе по коридору, будто принцессе на балу. Все кружиться, кружиться и кружиться, чтобы подол длинной юбки встал колоколом.

Я влюблена в Дэвида Леппингтона, подумала она с внезапным приливом удовольствия. Я влюблена в него. А он влюблен в меня. Она нарисовала перед мысленным взором его улыбку и припомнила его голос, и ей снова захотелось танцевать.

Она чувствовала себя такой сексуальной, такой... да! До кончиков ногтей эротичной.

Ей не терпелось почувствовать, как ее гладят голые руки и слегка потирают спину...

Пройдя но коридору, она открыла дверь своего номера. Все тело как бы зудело. Это все — старая одежда. Почему бы не переодеться во что-нибудь получше?

Как насчет нарядов из стенного шкафа? Запретной одежды, дурной одежды, секс-одежды?

Бернис хихикнула.

Да, она просто влюблена в ощущение атласов и прохладных шелков Электры на своей коже. Почему бы и нет, Бернис? За то, что ты красива и сексуальна, теперь ведь не повесят. Она улыбнулась. Во всяком случае, пока.

Она выпорхнула из номера назад в коридор, в сторону кладовки, где в тайнике пряталась экзотические и несказанно эротичные наряды Электры.

6

К десяти часам, она была почти готова. Опять на ней были длинные перчатки из черных кружев, закрывавшие ей локоть. Она поправила на бедрах восхитительно длинную юбку из черного атласа, потом осторожно натянула сапоги из черной лакированной кожи до колена. Шнуровка сапог шла по самой кости голени, и были эти сапоги так изысканно узки, будто две сильных мужских руки сжимали ей икру.

Поверх юбки красовалась свободная — очень свободная, учитывая то, что сшита она была на пышные формы Электры, — блузка. Блуза тоже была из черных кружев, причем само кружево было настолько — невероятно — тонким, почти прозрачным. Когда Бернис подвергла себя критическому осмотру, отражение оказалось на диво привлекательным.

Кружево было таким легким, что казалось, ее тело одето в черный туман. Когда она повернулось, ей почудилось, что само ее тело испускает ауру черноты, будто чернота притаилась в каком-то сантиметре под ее бледной кожей.

И снова за готическим нарядом последовали обильные тени вокруг глаз. Горы и реки глубоких, темных теней. Потом — угольно-черный карандаш вокруг глаз, который дал подводку как у египетских принцесс.

И наконец, последний штрих — красная губная помада. Сочного, влажного кроваво-красного цвета, который ярко выделялся на ее белом лице. Само совершенство.

Одного взгляда в зеркало хватило, чтобы глаза у Бернис засветились от удовольствия. Опять тот же эффект столкновения противоположностей: похоронная чернота викторианской одежды и вид тайного объекта эротических мужских фантазий. Кожа Бернис казалась невероятно чувствительной. Она ощущала разные ткани, касавшиеся кожи: прохладную шелковистость атласа и шелка, чуть более грубую текстуру черных кружевных перчаток, которые так плотно прилегали к рукам, словно выросли на них сами собой.