Читать книгу "Магистр - Дмитрий Дикий"

Файнс, негромко и вежливо: Вы что, больны? Какие обстоятельства вы собрались выяснять и с кем? Обводит рукой помещение, полное изувеченных людей, лежащих без сознания. Пропустите меня. Бомбарди обрушивается на пол: сзади его ударили по голове чем-то тяжелым. Файнс вздыхает. Похоже, теперь я наконец отсюда выйду. Видит, что за спиной Бомбарди стоит истекающий кровью, но дееспособный Алессандро Тиччине, не ожидавший, что столкнется с новым антагонистом. С сомнением: Или нет? Бьет Тиччине своей странной палкой и скрывается в коридоре. Хотя удар не очень сильный, Тиччине падает, словно сраженный рухнувшим дубом.

Ратленд стоит перед Черной Мадонной, тщательно оглядывая образ. Сам себе: Ай да епископ, ай да… кхм, нет, Пушкин здесь не подойдет. Что же можно сделать? Аккуратно прикасается к доске, на которой написан образ. От золотого нимба его бьет молнией, и он отлетает, едва удержав равновесие. Хватаясь за последнюю надежду: Хорошо. А если изъять из этого уравнения копье? На время? Вытряхивает стилет, откладывает на подставку для Евангелия. Видно, что чувствует он себя при этом так, будто отложил в сторону собственную руку. Осторожно подбирается к Мадонне.

Файнс подходит в Ратленду сзади, но остается на почтительном расстоянии. Повествовательно: В 1722 году при содействии Великого мастера Ньютона совету Торн удалось заполучить кое-какие материалы Создания Ланцолов. Этот текст… не звучит знакомо для вас? Продолжает читать тот же текст, что и прежде, но с бо́льшим напором. В конце коридора появляется Тиччине, готовый отомстить Файнсу за удар.

Совместное действие чтения Файнса и прикосновения к Мадонне действует на Ратленда неожиданным образом: он разворачивается от Богоматери в обычно нехарактерной для него ярости, глаза его вспыхивают синим, и кровь, капавшая с его рук, как будто срывается с пальцев вперед, по направлению к преследователям. Алый вихрь сметает и Файнса с его книгой, и уже поднявшего было пистолет Тиччине, по пути обдирая стены и ломая церковную утварь. Когда книга Файнса падает и воцаряется тишина, из Ратленда как будто уходят все силы; он опускается возле алтаря на пол и сидит молча, глядя вниз. Затем неверной рукой достает из внутреннего кармана перетянутый резинкой скетчбук, аккуратно, стараясь не запачкать, раскрывает, смотрит на два женских лица, нарисованных в поезде. Слева видит Наденьку Холодову, справа Черную Мадонну, возле которой находится. Это одно и то же лицо, только голова Мадонны закрыта темным покровом. Поднимает голову к образу и видит, что покров на Мадонне цвета слоновой кости. Еле слышно: Даже она не хочет, чтобы я вмешивался. Почему? Дотягивается до своего клинка, прячет его в рукаве.

Епископ выходит из алтаря, тяжело опираясь на какой-то обломок. Ратленду, печально: Что вы наделали? И зачем все это?

Ратленд пытается встать, вскоре это ему удается. С упрямством: Я должен получить плащаницу. Если я соединю ее действие с копьем, новой войны не будет. С последней надеждой: Ваше преосвященство, попросите Ее отдать мне покров. Иначе… обводит взглядом разрушения: …все было зря.

Епископ, со смирением, своей необъяснимостью способным вывести из себя даже оконную раму: Значит, все было зря. По-вашему. Я же уверен: все происходит, потому что на то есть Высшая воля; и если вы не получили плащаницу, существует причина. Чуть мягче: Думаю, вам лучше уйти.

Ратленд снова поднимает глаза к лику Богоматери. Тихо: Я не понимаю. Епископу: В обители все будет восстановлено. Кроме людей, конечно. Идет к выходу. В дверях: Но я пойму. Уходит.

Епископ опускается на колени перед Мадонной. Ему в руки медленными волнами опускается плащаница, обнажая черный покров Богоматери.

38. По Испанским ступеням

Все стало совершенно ясно под занавес 1924 года – вначале этого года умер Ленин, а в самом конце его выпустили на свободу уже знакомого нам певца германского величия; из назначенных пяти лет тюремного заключения он отсидел лишь восемь месяцев. До войны оставалось еще почти пятнадцать лет, но ее неизбежность была совершенно очевидна магистру. Он сказал себе, что «если бы был честным человеком, то застрелился бы». Но во-первых, он не был честным человеком, а во-вторых, застрелиться было просто, а снова отправиться в Ур – ибо теперь-то уж точно не оставалось другого выхода (и это было пострашнее, чем застрелиться) – сложно.

Не надо было выпускать молодого акварелиста из кабинета в Венской академии художеств. Все нужно было делать иначе. Надо было везде успевать и воевать не со сворой отвлекавших на себя его силы и мысли торновцев, висевших у него на руках и ногах, как борзые на волке, а с экономикой, политикой и правительствами еще упорнее, чем он это делал, продираясь через противодействие Гаттамелаты. Отказаться от дурацких ограничений, меньше рассчитывать на «невидимую руку» экономистов там, где существовала лишь одна невидимая рука – исторического кризиса. В противостоянии «Ратленд против истории» Ратленд проиграл. Поэтому ему оставалось только застрелиться метафорически – отправиться туда, где с ним уже произошло много интересных вещей, включая смерть.

Теперь, когда магистр точно уверился, что за вход в Ур так или иначе требуется заплатить кровью, он с беспокойством провел внутреннюю инвентаризацию. Он «был молодцом» все это время после своей огненной смерти в Камарге и до декабря 24-го: так и не завел ни друга, ни постоянной женщины, которые могли бы послужить Уру подобным залогом. Чья-то смерть как входной билет? «Перебьется», – думал Ратленд по-русски и самоуверенно считал, что теперь, наученный роковым приключением в Камарге, он и сам больше не попадет ни в какую ловушку. Управляющей реальности придется подчиниться. И если Гвидо Ланцол собирался, но не успел создать там центр, его сердце, чтобы взять выморочный мир под полный свой контроль, то Винсент Ратленд создал это сердце, чтобы его поразить и сделать что-то с этой войной. И он отправился в Рим – напоследок.

Магистр сидел на скамейке на Лунготевере (пешеходной дорожке, так и называемой – «вдоль Тибра») в тени старого платана и смотрел на реку. Ему иногда казалось, что он и сам отчасти был водным демоном, потому что реки, моря и океаны всегда манили и завораживали его. Если бы не это, если бы он не любил океан, а боялся его, не было бы никакого Рэтлскара, созданного им сердца Белой земли. Мысли о демоне были не праздными: Страттари в задумчивости бродил по речной глади, склонив буйную головушку, сегодня покрытую галеро – широкополой кардинальской шляпой почему-то с фазаньим пером за лентой на тулье. На остальном Страттари было большое количество различных видов драгоценного меха: он обычно мерз и старался закутаться в теплое. Ратленд покачал головой. Он делал вид, что привык к Страттари, но это было не так. Это в Уре было место разумным жукам и гигантским младенцам, лежавшим в колыбели посреди океана, но здешняя жизнь была нормальной. В нее не вписывались лишь двое – он сам и венецианский демон. Почему? Никто не знал.