Читать книгу "Роковая награда - Игорь Пресняков"

– К тете Елене? Я вас провожу, заходите, – паренек попятился, пропуская посетителя внутрь.

Андрей шагнул в переднюю. На стенах – родные потускневшие обои в голубоватых разводах. Слева примостились чьи-то бочонок и велосипед.

– Сюда, – указал юный провожатый на дверь кабинета отца и постучал. – Елена Михайловна, к вам тут пришли!

– Иди, благодарю, – ласково отослал мальчика Андрей и толкнул дверь.

От стола в центре комнаты ему навстречу поднялась стройная голубоглазая женщина с высоко прибранными вверх седыми волосами. Она глядела на гостя с легкой тревогой и радостью, словно стараясь понять, не обман ли это.

– Миша! – прошептала Елена Михайловна.

Она хотела броситься ему навстречу, но не смогла и тяжело опустилась в кресло. Михаил подбежал к матери, упал на колени и обнял.

– Мама, мамочка, здравствуй, моя родная! – говорил он, целуя ее руки и лицо.

Елена Михайловна беззвучно плакала и, обнимая сына, бормотала:

– Не обращай внимания, Мишенька, сейчас пройдет…

Сын тоже не удержался от слез.

– Ну что ты, Топтыжка, все хорошо, ты вернулся цел и невредим, – приговаривала Елена Михайловна, поглаживая его по голове.

Михаил вытер глаза тыльной стороной ладони и взял себя в руки:

– Прости меня, Бога ради. И вправду, все в порядке.

Елена Михайловна с улыбкой разглядывала сына:

– Повзрослел… морщинки у глаз… А я, как получила твою телеграмму, так места не нахожу, к каждому стуку и шороху прислушиваюсь. Вот и возвратился мой пропащий ребенок, дошли мои молитвы до Господа.

– Да, мамочка…

Михаил смотрел на ее побелевшие волосы, на старенькую, купленную еще «тогда» кофточку и доброе, немного грустное лицо.

– Постарела я, Миша?

– Вовсе нет, мама.

– Брось, – Елена Михайловна опустила глаза. – Годы, сынок, берут свое.

– Не говори так. Ты у меня самая красивая, – Михаил поцеловал ее пальцы.

– Ах, как же ты научился говорить неправду! – рассмеялась Елена Михайловна. – Но сегодня тебе не отвертеться, обо всем мне честно расскажешь.

– Ты получала мои письма, мама?

– Да, начиная с мая двадцатого. Я все их сохранила, Миша. Все двенадцать.

– Мама, я не мог писать чаще, – пожал плечами Михаил.

– Понимаю, Топтыжка, извини, – она поцеловала сына в лоб. – Все эти годы меня мучил вопрос: что с тобой? Ты писал, что здоров, передавал приветы и поклоны… Однако ничего определенного не сообщал… Ты служишь Советской власти?

– Так получилось.

– Не беда. Главное – ты жив и вернулся домой. И потом, ты на своей земле, сынок… Я ничего не знаю о твоих занятиях. Ты в армии?

– Уже нет. Я работаю на заводе, руковожу цехом. Я служил в Красной армии в Сибири и Забайкалье, в апреле демобилизовался, переехал на новое место.

– Да-да, я очень удивилась: на телеграмме стоял штамп города…

– Телеграмму нужно уничтожить, – мягко перебил мать Михаил.

– Отчего? – растерялась она. – У тебя секретная работа?

– Расскажу потом. Знай одно: нельзя говорить, что я твой сын.

Елена Михайловна испуганно заморгала:

– Позволь, ты… не прощен властью? Ты скрываешься?!

– Я живу под чужой фамилией, – твердо сказал Михаил. – Твой сын, капитан Нелюбин, воевал в войсках Колчака, и ему нет в этой стране прощения.

Елена Михайловна побледнела и прижала руки к груди.

– У меня не было выхода, мама, – Михаил опустил голову. – Или уходить за кордон со своими, или… Прости меня, родная.

– Тебе не за что извиняться, сын, – с грустью проговорила Елена Михайловна. – Сегодня не поймешь, где правда. Думаю, мой Миша не мог поступить недостойно.

– Я исполнил свой долг перед нашей страной.

И новой служу честно, – он смотрел матери прямо в глаза.

– Верю, Мишенька, – Елена Михайловна обняла сына. – Как же, позволь, тебя теперь называть?

– Рябинин, Андрей Николаевич.

– Андрей… Что ж, хорошее имя. Твоего дядю, брата отца, звали Андреем…

– А что с ним, с папой? – осторожно спросил Михаил.

Елена Михайловна тяжело вздохнула.

– Он погиб. В декабре восемнадцатого… После того как ты уехал, отец еще некоторое время работал в Казначействе. Однако вскоре большевики его уволили. Из-за происхождения. Мы ходили выполнять трудовые повинности, потом нас, сам видишь, уплотнили… А затем начался «красный террор» и ЧК стала брать заложников. Папу брали два раза и всегда отпускали. А на третий раз он не вернулся. Я нашла его имя в бюллетене расстрелянных ЧК. Случилось это 23 декабря.

Они помолчали. Михаил посмотрел на стену, туда, где висел портрет Владимира Константиновича Нелюбина. Снимок был сделан в 1913 году, в год Трехсотлетия династии, – бодрый, подтянутый отец при парадном мундире и орденах улыбался сыну.

…Когда Мише исполнилось пять лет, он заявил отцу, что больше не желает играть с детской лошадкой Савраской, смешным и трогательным существом в красных яблоках. Миша хотел настоящего кавалерийского скакуна. Владимир Константинович строго поглядел на сына и спросил, будет ли он ухаживать за ним так, как следует обращаться с боевым конем. Миша поклялся, что научится одевать сбрую и седло, кормить скакуна овсом и покрывать на ночь попоной. Отец кивнул и повел мальчика в магазин игрушек, где и был куплен верный Гнедок, служивший Мише верой и правдой добрых три года и отправленный затем на покой в сумрачные чердачные ясли…

Михаил вдруг вспомнил, как однажды, набедокурив в гимназии, оказался в числе наказанных и с тревогой ожидал объяснений с отцом. Узнав от директора о «подвигах» сына, Владимир Константинович позвал Мишу к себе в кабинет. Нелюбин-старший раскрыл семейный альбом и поманил сына: «Вот твои предки, Михаил. Их портреты ты видел не раз, – сказал Владимир Константинович. – Они с честью служили нашей Родине и не посрамили семьи. Запомни, сын: совершая дурное, прежде подумай, не запятнаешь ли ты чести славной фамилии…»

Когда Михаил уезжал на германский фронт, отец крепко обнял его и шепнул на ухо: «Вернись живым! Помни о матери и под пули зря не суйся. А уж если и суждено умереть, так умри геройски!»

– …Топтыжка! – отвлекла сына от воспоминаний Елена Михайловна. – Ты о чем задумался?

– О папе.

– Не кори себя… Вижу, вижу, коришь. Я и сама себя убивала тем, что не уговорила Володю уехать к сестре в Ярославль. Там и потише, и подальше от столичных ужасов. Да только от судьбы не убежишь, сынок, – она печально улыбнулась. – Поднимайся-ка, я тебя чаем попотчую. С пирогами и вареньем!