Читать книгу "Ожерелье королевы - Александр Дюма"

Взбешенная, потерявшая голову, она все отрицала, она защищалась, как львица; она утверждала, что знать не знает, что никогда не видела этого самого Рето де Вилета.

Но у нее было еще два жестоких потрясения: ее сокрушили два свидетельства.

Первый удар нанес кучер фиакра, которого разыскал де Крон. Он заявил, что в день и час, указанные Рето, он отвозил даму, так-то и так-то одетую, на улицу Монмартр.

Кто была эта дама, которая окружала себя такой таинственностью и которую кучер посадил в карету в квартале Маре, как не графиня де ла Мотт, проживавшая на улице Сен-Клод?

Что касается непринужденности в обращении, существовавшей между сообщниками, то как же отрицать ее, когда свидетель утверждает, что накануне дня святого Людовика он видел на сиденье почтовой кареты, из которой вышла графиня де ла Мотт, Рето де Вилета, бледную и взволнованную физиономию которого нетрудно было узнать?

Свидетель этот был одним из приближенных слуг Калиостро.

Это имя заставило Жанну подскочить и довело ее до крайности. Она бросилась обвинять Калиостро, который, по ее словам, с помощью чар и ворожбы околдовал дух кардинала де Роана, коему он внушал таким образом «преступные замыслы против ее королевского величества».

Это было первое звено в цепи обвинений в супружеской измене.

Де Роан, защищая Калиостро, защищал себя. Он отрицал все так упорно, что Жанна вышла из себя и в первый раз обвинила кардинала в безрассудной любви к королеве.

Калиостро потребовал, — требование его было удовлетворено, — чтобы его заключили в тюрьму, дабы он доказал свою невиновность всему свету. Обвинители и судьи воодушевились, как это бывает при первом дуновении истины, общественное мнение немедленно приняло сторону кардиналами Калиостро против королевы.

Вот потому-то несчастная государыня, чтобы стало понятно ее упорное стремление внимательно наблюдать за следствием, позволила опубликовать составленные для короля отчеты о ее ночных прогулках и, призвав де Крона, потребовала, чтобы он объявил все, что ему известно.

Искусно рассчитанный удар обрушился на Жанну и чуть было не уничтожил ее окончательно.

Тот, кто вел допрос, при полном составе следствия, потребовал, чтобы де Роан объявил все, что ему известно об этих прогулках в Версальских парках.

Кардинал ответил, что лгать он не умеет и что он апеллирует к свидетельству графини де ла Мотт.

Графиня де ла Мотт заявила, что никогда никаких прогулок с ее ведома и согласия не было.

Это заявление оправдывало бы Марию-Антуанетту, если бы можно было верить словам женщины, обвиняемой в подделке и краже. Но, с этой точки зрения, признание невиновности выглядело как акт снисходительности, и королева не потерпела, чтобы ее оправдали таким образом.

И вот, когда Жанна истошным голосом кричала, что она никогда не появлялась ночью в Версальском парке и ничего не знала и не слыхала о частных делах королевы и кардинала, в этот-то самый момент появилась Олива — живое свидетельство, которое заставило изменить взгляд на это дело и разрушило все нагромождение лжи, построенное графиней.

Олива на очной ставке с кардиналом! Какой страшный удар!

Когда де Роан увидел Оливу, эту королеву уличных перекрестков, когда он вспомнил розу, пожатие руки у купальни Аполлона, он побледнел и готов был пролить всю свою кровь у ног Марии-Антуанетты, если бы в это мгновение увидел ее рядом с другой.

Но даже этого утешения ему было не дано. Он не мог подтвердить сходство Оливы с Марией-Антуанеттой, не признавшись, что любит настоящую королеву, но признание, что он заблуждался, было равносильно обвинению, позору. Он предоставил Жанне отрицать все. Он молчал.

Но так как встревоженная Олива, по своему простодушию, сообщила все подробности и предъявила все доказательства, так как она ничего не опустила, так как она вызывала гораздо большее доверие, нежели графиня, Жанна прибегла к безнадежному средству: она призналась.

Она призналась, что привезла его высокопреосвященство в Версаль; что кардинал жаждал увидеть королеву любой ценой и уверить ее в своей почтительной преданности. Она призналась, ибо чувствовала за собой целую партию, которой не было бы, если бы она погрузилась в молчание; она призналась, ибо, обвиняя королеву, она обретала союзников в лице всех врагов королевы, а их было множество.

И тут, уже во второй раз на этом ужасном следствии, роли переменились: кардинал начал играть роль жертвы обмана, Олива — роль проститутки, лишенной поэзии и здравого смысла, Жанна — роль интриганки; выбрать лучшую роль у нее не было возможности.

Но так как для того, чтобы суметь выполнить этот гнусный план, нужно было, чтобы королева тоже сыграла какую-то роль, ей предназначали роль самую отвратительную, самую грязную, в наибольшей степени унижающую королевское достоинство, — роль легкомысленной кокотки, роль гризетки, устраивающей мистификации.

Жанна заявила, что эти прогулки совершались с согласия Марии-Антуанетты, которая пряталась за грабами и, умирая со смеху, выслушивала страстные речи влюбленного принца де Роана.

Этого последнего обвинения королева не выдержала, ибо доказать его лживость она не могла. Не могла, так как Жанна, доведенная до крайности, заявила, что опубликует все любовные письма, которые писал королеве де Роан, и что у нее действительно есть эти пылкие письма, продиктованные безрассудной страстью. Не могла, ибо у мадмуазель Оливы, утверждавшей, что в Версальский парк ее зазывала Жанна, не было доказательств, подслушивал или не подслушивал их кто-то, спрятавшись за грабами.

Наконец, королева не могла доказать свою невиновность, потому что слишком многие были заинтересованы в том, чтобы принять эту гнусную ложь за правду.

Глава 35. ПОСЛЕДНЯЯ УТРАЧЕННАЯ НАДЕЖДА

Читатель видит, что по тому, как повела дело Жанна, открыть истину было невозможно.

Неопровержимо изобличенная двадцатью свидетельствами, исходившими от людей, достойных доверия, в похищении брильянтов, Жанна не могла пойти на то, чтобы ее считали обыкновенной воровкой. Ей было необходимо, чтобы позор пал еще на чью-нибудь голову. Она убеждала себя, что слух о версальском скандале так хорошо прикроет ее преступление — ее, графини де ла Мотт, — что, если она и будет осуждена, приговор прежде всего нанесет удар королеве.

Однако расчеты ее не оправдались. Королева, открыто принявшая участие в разбирательстве по этому двойному делу, и кардинал, выдержавший допросы судей и скандал, окружили свою врагине ореолом невиновности, который она, к своему удовольствию, золотила всеми своими лицемерными оговорками.

Но — странное дело! Публике пришлось увидеть, как у нее на глазах идет процесс, на котором невиновных нет, даже среди тех, кого признавало невинным правосудие.

Многие события сделались мало-помалу невозможными, все разоблачения были исчерпаны, и Жанна убедилась, что на своих судей она уже никакого впечатления не производит.