Читать книгу "Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - Михаил Трофименков"

Бедная Холли!

Уэллс рассказывал, что Джазбо «сделал бери-бери на дурной человек» – магический ритм барабанов убил критика Перси Хеммонда, якобы написавшего (New York Herald Tribune), что «неграм следует запретить играть в спектаклях не на негритянские темы». Убил с санкции Уэллса, неравнодушного к волшебству и фокусам.

Казалось бы, спектакль, отвергающий сегрегацию, должна приветствовать вся прогрессивная общественность. Однако комитет компартии взбудоражил Гарлем слухами о том, что Уэллс выставляет негров в бурлескном свете. Один из сорвиголов, пикетировавших театр, бросился на Уэллса, метя в лицо бритвой. Кэнада Ли, блестящий Банко и бывший боксер, успел его нокаутировать. Агрессивность Гарлема как по волшебству сменилась на восторженное отношение.

Весь американский период Уэллса – череда скандалов. Но скандалистом он не был. Его уникальность в том, что он никогда не провоцировал скандалы ради скандалов: они всегда оказывались продуманно революционным и единственно верным эстетическим решением.

* * *

[Холли] сказала, что это величайшее, лучшее и т. п. – но пребывает в ужасе, что будет с проектом. Так что ответственность она на себя не возьмет, но мы – я, Хаузман и Уэллс – полетим в Вашингтон показывать нашу работу Гопкинсу. – Блицстайн.

Флэнаган отменила премьеру «Колыбели», назначенную на 16 июня 1937-го в бродвейском театре Максин Эллиотт, за четыре дня до. Официально – из-за сокращения финансирования: вроде бы переносились на будущее (после 1 июля) все премьеры ФТП. На США действительно обрушилась новая волна кризиса. Однако дело было не только и не столько в деньгах. То есть, конечно, в деньгах, но не в деньгах ФТП.

30 мая случилась «бойня в День поминовения». Чикагская полиция, охранявшая офис сталелитейной компании Republic, открыла неспровоцированный шквальный огонь по демонстрации забастовщиков.

Стачка 25 тысяч рабочих, организованная КПП, едва началась: стачечники не успели оголодать и ожесточиться. К благодушию располагала сама погода: день выдался жарким, солнечным и влажным. Демонстрацию уместнее было назвать пикником с хоровым пением революционных и народных баллад. Ее участники вышли на улицы с малыми детьми на плечах, их жены принарядились. Сновали продавцы мороженого и кукурузы, мятежники захватили с собой жареных цыплят. Сам Том Гирдлер, председатель совета директоров Republic – он овладел ею почти рейдерским захватом, но превратил в гиганта отрасли, – выразил желание полакомиться печеной пролетарской картошкой.

Картошка картошкой, но империю Гирдлера неслучайно прозвали «Американской Сибирью» и «маленьким адом». 30 мая он устроил рабочим «большой ад». Коллективное капиталистическое бессознательное отыгралось за унижения, пережитые за месяцы победоносных забастовок. Когда рабочие проходили вблизи оцепления, кто-то, кажется, кинул в его сторону камень.

«Они атаковали нас, как стая демонов. Ни у кого не было ни малейшего шанса»

Семерым из десяти убитых стреляли в спину. Из 30–40 раненых девять остались инвалидами. Около ста человек зверски избили дубинками – тридцать получили тяжелейшие черепно-мозговые травмы.

Суд признал действия полиции вынужденными. Правительство отступилось от рабочих: НУТО отказалось от разбирательства. Хроника бойни, снятая операторами Paramount, до проката не дошла. Только комиссия Лафолетта-младшего выслушала безыскусные свидетельства сталеваров. Звучали все они примерно так: «Я заговорил с полицейским, меня отоварили, я поднялся, побежал, меня еще отоварили, а потом началась стрельба и в меня попала пуля».

Группа актеров разыграла для раненых в госпитале сцену из «Лефти».

В таком контексте опера о восстании сталеваров была обречена.

Пусть ничто не грозит Демократии!

Пусть ничто не грозит свободе!

Пусть ничто не грозит стали и семье Мистера!

* * *

16 июня театр был не только заперт, но и оцеплен национальными гвардейцами, дабы актеры не умыкнули федеральную собственность – костюмы, реквизит. Над Бродвеем сгущались воспоминания о битве за фреску Риверы.

Стали бы гвардейцы – «если что» – стрелять? На Бродвее? Почему бы и нет?

Уэллс, Хаузман и Блицстайн бегом бросились искать новый зал: им повезло арендовать театр «Венис» в 21 квартале от театра Эллиотт. Туда переместилась толпа зрителей. Новое помещение оказалось гораздо просторнее, и та же троица принялась зазывать прохожих. Когда зал заполнился, выяснилось, что легализация профсоюзов и господдержка – палка о двух концах. Музыканты отказались играть, пока им не выплатят гонорары, «Актерское равенство» запретило своим членам играть в спектакле, не одобренном правительством. Блицстайн сел за фортепьяно и взял первые ноты, собираясь отыграть оперу от начала до конца, занервничал, взял паузу.

Луч прожектора соскользнул со сцены ‹…› туда, где стояла тонкая девушка в зеленом платье, с крашеными в рыжий цвет волосами и остекленевшим взглядом. ‹…› Сначала ее голос был едва слышен в высоком театре, но с каждой нотой крепчал.

«Два доллара всего На два дня из семи…» ‹…›

С технической точки зрения, это требовало почти сверхчеловеческого куража от неопытной исполнительницы: встать перед двумя тысячами человек в неприспособленном и делающем тебя беззащитным помещении. Начать шоу с трудной песни под аккомпанемент пианино, находившегося более чем в пятнадцати футах от нее. Прибавьте к этому то, что она ‹…› полностью зависела от чеков АОР и никогда не выражала свои политические взгляды.

«И вот я брожу и ищу На что мне кормиться пять дней. Господи… кто-то сказал: „Поешь?“»

Прямо из зала арию Молли запела Олив Стентон, а за ней и остальные актеры. Такие мгновения называют моментами истины. Назавтра опера была на первых полосах газет. Уэллс помчался в Вашингтон, АОР отказалась оперу разрешить, но как-никак еще продолжался романтический период «нового курса» – проблемы удалось решить за два дня. ФТП отправил актеров в двухнедельный отпуск: теперь они могли выступать как частные лица. Нашлись новые спонсоры. Хаузман повысил стоимость билетов с 55 центов до 1 доллара 10 центов (25 центов для работников АОР) и добавил полночное представление специально для бродвейских актеров. Опьяненные первым, беззаконным представлением, желая вновь и вновь пережить «момент истины», актеры продолжали петь из зала. Наверное, «истины» становилось от спектакля к спектаклю все меньше. Хотя прав Хаузман:

Извечный вопрос – как ставить рабочее шоу, чтобы аудитория почувствовала себя его участником. Техническое решение проблемы – особенно в связи именно с этой пьесой – оказалось чрезвычайно верным.

* * *

Уже в августе Уэллс и Хаузман, расставшись с ФТП, создали театр «Меркурий», открывшийся 11 сентября «Юлием Цезарем» Шекспира, Уэллса и Блицстайна. Новый эстетический шок, новый политический скандал.