Читать книгу "Последний в Мариинском дворце. Воспоминания министра иностранных дел - Николай Покровский"

В составе кабинета оставалась незамещенною, после ухода Штюрмера, должность министра иностранных дел, которую в течение нескольких недель исполнял товарищ министра, вызывая недоумение, когда и чем же это кончится. 29 ноября вечером Трепов попросил меня к нему заехать. Когда я прибыл, он немедленно вышел ко мне из какого-то заседания и заявил, что по его докладу Государю угодно предложить мне должность министра иностранных дел. Это предложение до чрезвычайности поразило меня своею неожиданностью: я никогда дипломатом не был, поездку же на конференцию в Париж нельзя было считать подготовкою. Трепов убеждал меня тем, что он оценил мою настойчивость и что, по его мнению, я сумею быть на страже русских интересов. Вместе с тем, он особенно рассчитывал на меня в деле борьбы с Протопоповым. У Трепова была и собственноручная записка Государя, где было сказано, что если я соглашусь, то чтобы немедленно прислал об этом указ к подписанию. После короткого размышления я согласился. Это мое согласие на новую «чехарду» вызвало во многих большое недоумение. В.Н. Коковцов спрашивал меня об этом на другой день по телефону и, не скрывая своего негодования, сказал: «Нельзя же, в самом деле, по тому, что человек сумел завязать одну постромку в сбруе (намек на Парижскую конференцию), думать, что он может управить и лошадью». Не менее недоволен был и А.И. Шингарев: кадеты рассчитывали, что министром иностранных дел будет опять назначен С.Д. Сазонов, и мое назначение было для них разочарованием. Полагаю, что и другие видели в моем согласии акт честолюбия, стремление выдвинуться повыше. Поэтому я обязан здесь дать некоторые объяснения. Причины, почему я принял пост министра иностранных дел, были общие и частные. Если бы я имел хотя [бы] некоторое основание рассчитывать, что назначен будет С.Д. Сазонов, я бы, разумеется, не переступил ему дорогу. Но шансов на его назначение не было решительно никаких: против этого были и высшие сферы, и сам А.Ф. Трепов. Следовательно, говорить об этом было нечего. Другая общая причина принятого мною решения заключалась в том, что после Штюрмера, успевшего вызвать такое сомнение [и] в обществе, и в Думе, и у союзников, надо было министру иностранных дел, прежде всего и главнее всего, восстановить доверие к полной лояльности и откровенности русской политики. Как определенный сторонник союзной ориентации, я думал, что мне это удастся лучше, чем другому, колеблющемуся в своих убеждениях в этом отношении. Немало привлекала мысль и о том, что ввиду большой близости к Государю мне, может быть, удастся хоть до некоторой степени воздействовать на улучшение общего политического курса.

Причины же личные заключались в следующем: как государственный контролер я был бессильным членом Совета министров, несшим, однако, ответственность за все его действия; мои протесты в течение почти десяти месяцев убедили меня в полной почти их бесплодности. Как министр иностранных дел я мог принимать минимальное участие в заседаниях Совета министров[734]. Не скрою, наконец, что возможность принять более близкое участие в решении громадных вопросов, связанных с окончанием войны, не могла не привлекать меня. Кроме того, во время военных действий задача министра иностранных дел была уже не столь сложная: вся ее трудность предстояла после войны, говорить же о столь отдаленном времени было нечего. Я, напротив, рассчитывал, что недолго усижу, и даже подыскивал себе частную квартиру.

Таковы были руководившие мною соображения, быть может, и мало основательные. Менее всего стремился я при этом к личному возвышению. Это я заявляю с полной откровенностью.

Назначение мое состоялось 30 ноября, и на следующий день я поехал представляться Государю[735]. Он принял меня очень любезно и сказал, что выбор его пал на меня потому, что я финансист и экономист, а вопросы экономические будут иметь первую роль при окончании войны. Эта мысль была, вероятно, подсказана Треповым. Затем Государь сказал, что императрица также желает меня видеть. Поэтому от Государя я сразу же пошел к императрице. Надо сказать, что по назначении государственным контролером я, согласно правилам, испрашивал разрешения быть представленным обеим императрицам. От старой императрицы Марии Федоровны я вскоре же получил согласие. Прием был чрезвычайно любезный и продолжался что-то около трех четвертей часа, причем императрица говорила со мною преимущественно по вопросам призрения увечных воинов, так как я был в этом деле сотрудником ее дочери великой княгини Ксении Александровны[736]. От императрицы же Александры Федоровны я тогда никакого ответа не получил и так ей и не представлялся. На этот раз императрица принимала меня довольно долго, я думаю, более получаса. Наружность ее очень примечательна: будучи уже не первой молодости, она, в зависимости от минуты и настроения, бывает или очень хороша собою, или, напротив, антипатична [и] старообразна. Я видал ее и в том, и в другом случае. Может быть, это зависело от туалета. На этот раз императрица была в костюме сестры милосердия, который придавал ей сухой и старый вид. Говорила она со мною по-русски: она совершенно правильно владела русским языком, только с иностранным акцентом. Старая императрица Мария Федоровна затруднялась говорить по-русски, и я беседовал с нею по-французски. Императрица Александра Федоровна начала свою беседу с внешней политики. Говорила она и о немцах, и о союзниках. Меня удивило, что немцев характеризовала она как народ недалекий. Переходя затем к послам наших союзников, Государыня дала обо всех довольно-таки отрицательный отзыв. В частности, английского посла сэра Бьюкенена она назвала человеком ограниченным. Опасаясь, как бы эта тема не вызвала каких-либо неосторожных выражений и с моей стороны, которые потом могли бы быть неверно истолкованы, я понемногу перевел разговор на тему о призрении увечных воинов и Верховном совете. Под влиянием ли общих наветов или личного впечатления, но мне чувствовалось, что с императрицей надо быть настороже – ne posse liviun[737].

По назначении я еще неделю прожил в Контроле и только 8 декабря переехал в Министерство иностранных дел. В Контроле заменил меня старый мой сослуживец еще по Государственной канцелярии, товарищ министра финансов С.Г. Феодосьев[738]. Это был человек исключительных дарований и трудолюбия. Выбор Трепова был в этом случае сделан весьма удачно.