Читать книгу "Ола - Андрей Валентинов"

– Отчего бы не показать, фра Мартин, – согласилась жердь. – Пусть не думает, что нас он, братьев смиренных, умнее. А то начал мне он байки травить про то, как монахиню пользовал да священника в зернь обыграл. Ведь в чем случай твой, Гевара? А в том, что особый он. Полезный ты для нас человек, да только падре Хуану служил, а не Трибуналу Святейшему. Хорошо служил, собака ты этакая, трудно на тебя раскопать чего было!

– А ведь и вправду трудно, – кивнул громоздкий. – А как такого расколоть, а? А так расколоть – человечка найти верного, чтобы послужил нам не за страх – за совесть. Ну, пошли, что ли?

Взяли меня под ручки белые, встряхнули.

Повели.

И что интересно? Вроде бы снаружи монастырь этот маленький совсем, а внутри – собора севильского поболее. И туда коридор, и сюда коридор. Темно всюду, страшно. И людей – никого, даже фратин поганых. Куда только подевались?

Долго шли – вниз, вверх, снова вниз. Думал – в подвал, где селды, ан нет. Открылась дверь железная, а за нею вроде как дворик. Патио почти, только без львов и мандаринов. Камень под ногами да стены, да небо горячее сверху.

Даже зажмурился я с отвычки. Это после свечей-то!

– Ну, пошел! Назад запросишься, в дверь стучи. А как поймешь, помысли, Гевара, все ли тебе показали мы – или краешек только…

Толкнули вперед – чуть не упал. Хлопнула дверь за спиной, засовом крякнула.

Разлепил глаза – не видно!Только маревом колышет,Словно в небе – Кемадеро.А как слезы стер ладонью,Поглядел – один лишь каменьС четырех боков да снизу,А над камнем – небо крышей.А в углу, где тень сбежалась,Вроде тряпку кто-то бросил,Мешковину краски серой,Не захочешь – не заметишь.Подойти хотел я ближе,Глядь, а тряпка шевельнулась,Шевельнулась, вниз скользнула,А под тряпкой – бритый череп,И глаза на черепушкеНа меня глядят-моргают.Удивиться не успел я,Слышу. «Здравствуй, Белый Начо!Значит, померли мы оба,Ежли встретиться пришлось?»

Не стал я отвечать – рядом присел, отвернулся. Плохо глядеть на нее было, на Костансу Валенсийку. Словно и вправду – мертвяка встретил.

И тут засмеялась она – страшненько так:

– Ай, Начо, ай, принц Белый! Ну, чей верх нынче?

– Оно и видно, – огрызнулся я. – Косы куда девала? И снова смех – злобный, радостный.

– Так я ими тебя и удавила. Горячка у меня начиналась, как ты меня подрезал, вот и сбрили. Ничего, отрастет! Все жизни на тебя потратила, одна осталась. Эту – не хочу уже, себе оставлю!

– Ты чего, дура, отсюда выбраться мыслишь? – поразился я. – Лучше бы тебе и вправду у Башни Золотой помереть!

– Ой, не лучше, Начо-мачо!

Застонала, приподнялась, на руку худую опираясь. Хотел я помочь – зашипела, скривилась.

– Давно ли им подмахиваешь, подстилка поганая?

– Подмахиваю? – дернулась она. – Ишь, мачо, какие слова выбираешь! А сам чего до сих пор не помер, а? Жить хочешь? Вот и я хотела. Страшно помирать-то!

И вновь отвернулся я, чтобы взглядом не встречаться. А ведь и вправду – всем жить охота.

– Меня, Начо, полгода назад взяли. Они ведь не только иудеев и мавров едят, цыганами тоже не брезгуют. Хоть три креста надевай – все равно еретичкой останешься. Вздернули на дыбу, кипятком поить стали – про всех рассказала, не стерпела. И про тебя – как я, Костанса Валенсийка, тебя ненавижу. А они и обрадовались, сволочи. Жить, спрашивают, хочешь? А денежек? А из Кастилии проклятой уехать? А Начо-мачо своему отомстить?

Задохнулась, закашлялась, ладонь худую к груди приложила. А мне совсем худо сделалось. Не зря меня сюда притащили. Ведь что выходит? Костанса мне отомстить хотела, я – маркизу, его сиятельству булькающему…

…Как бишь она, плясунья чернокосая, толковала? Повесят, значит, меня, а ей оттого счастье привалит. Выходит, и у нее своя Ола? И у нее – и у меня?

– Дурак ты, Начо! Совсем дурак! Сообразить бы тебе, что никакая шлюха смелости не заимеет такого, как ты, альгвазилам сдавать. А мне деваться-то некуда!…

Покосился я на нее, на тряпку серую. А ведь и вправду зря поверил. Или решил, что цыганки храбрее прочих?

Сумела все-таки – встала, мешковину скинула, в одной сорочке осталась – грубой такой, какую монахини носят. Ох, и страшная же она стала – плясунья, что ветром меж столов носилась!

– Взять им надо тебя было, Начо-мачо, вот и примеривались, когда лучше – да на чем, чтоб даже падре Фонсека вступиться не смог. А я ведь не всегда в юбке ходила. Мальчишкой переоденусь, косу под шляпу спрячу – и за тобою, глядеть, как ты с барышнями всякими милуешься. А ты идешь, гордый такой, не замечаешь… А теперь мы оба с тобою – мертвые. У тебя – приговор, а меня уже, говорят, и на кладбище отнесли, и в книгу церковную записали. Да только дважды не хоронят, Начо! Выживу я, воскресну. А ты?

И вновь не стал я отвечать. И так все ясно. Оба мы с нею тут нужны. Я – против маркиза и прочих свидетель, она – против меня. Заартачусь – и сразу в подвал пыточный.

Хотел пожелать, чтобы сдохла она, сволочь, поскорее, да удержало что-то. Сволочь она, понятно. А я?

Открыл я рот, языком дернул. Не получается. Снова попробовал…

– Прости меня, а? Ведь все равно подохнем. Прости! Оскалилась, губы скривила, ко мне подалась.

– Простить? Тебя простить, мачо?

– Да, – выдохнул я. – Прости!

Поглядела она на меня – долго так, внимательно. Словно впервые заметила.

– Не хочу я подыхать, Начо! Вытащишь меня отсюда – может, и прощу. Меня вытащишь – и себя тоже. Квиты мы с тобою, а за гробом даже ненависть кончается…

Зря зеленые решилиПохвалиться предо мною:Мол, крючок у нас есть, Начо,И на том крючке висишь ты!Не крючок я здесь увидел,На камнях горячих этих.Словно зеркало подали,Чтобы вволю наглядеться.Наглядеться, насмеятьсяНад собою, дуралеем.Обмануть судьбу решил ты,Головами расплатиться,Чтоб пожить еще недельку?Погубить врагов задумал,Чтоб друзей спасти от смерти?Не поможет! Не спасет!

ХОРНАДА XXXVII. О том, как славный рыцарь Дон Саладо чудище некое повстречал

…Дом как дом, что он, что соседние – не отличить. Стены в побелке, окна ставнями закрыты, на крыше – черепица бурая. То есть это сейчас она бурая, а когда-то желтой была. Разве что калитка приметная – резная. Но и таких калиток здесь, в Квартале Герцога, немало.

Но это снаружи – не отличить. Внутри, понятно, все свое, особенное, тем более живет тут…