Читать книгу "Опричники Сталина - Алексей Тепляков"

Оперативник Ф. М. Миков, переведённый в особисты из районного отдела, жаловался: «Мне дали объект… в армии раньше я не работал… мне только рассказали, как я могу доехать до объекта. Я приехал туда, связался с командованием, представился им. Они спросили у меня документы, и когда я им показал своё старое удостоверение личности, выданное мне как сотруднику Зыряновского РО, они сказали мне, что «мы вас задержим». Когда я второй раз поехал туда, получилась такая же история».

В. Я. Чуйко негодовал на то, что сообщил начальству «о факте сожжения одним лицом троцкистской литературы и просил указаний как поступить», но ответа не дождался. А когда Чуйко пришёл к Барковскому с данными «о наличии оружия у одной группы лиц и предлагал т. Барковскому оперировать её», тот «проявил нерешительность и хотел лично проверить эти данные через встречу с источником… [но на явку] в назначенное время не пришёл».

В итоге Барковскому, не подозревавшему, что он как раз из-за своей национальности и является кандидатом в те самые невыявленные пока шпионы, о которых говорил Миронов, пришлось каяться и объясняться: «Совершенно ненормально то, что я не знаю живой агентуры. Меня выбил из колеи ряд обстоятельств. Вам, очевидно, известно, какие у меня были созданы отношения с бывшим зам. нач. УНКВД т. Успенским. Как вам известно, я был отозван в Москву, где пробыл долгое время, потом вернулся опять. Всё это нарушило моё равновесие, и я не организовал как следует своей работы. Эту ошибку я исправлю».

На партсобрании отдела 9 июня 1937 г. разбирали вопрос о скрытии Барковским документов относительно арестованного еще в феврале рядового оперативника Г. Л. Кацена. Когда летом 1936 г. в управление поступили первые материалы о якобы активной троцкистской деятельности Кацена в период его учёбы в ФЗУ на Украине, заподозренного 26-летнего особиста только полгода спустя отстранили от агентурной работы в подразделениях Гражданского воздушного флота. В день ареста Кацена на партсобрании отдела Барковский заметил, что если сигналы на оперативника поступили от четырёх коммунистов, то им следует верить, несмотря на отрицание вины Каценом. Барковский заявил: «На участке, где работал Кацен, имеется засилие троцкистов. Кацен не дал ни одного сигнала о подрывной деятельности этих троцкистов… сросся с аппаратом обслуживаемого объекта».

В июне Барковский, оправдываясь, утверждал, что от начальства сигналов к расправе над Каценом не поступало, и он сам отстранил молодого особиста от встреч с агентами. Он признал вину в том, что не освободил Кацена от работы совсем, после чего собрание постановило считать своего начальника реабилитированным[364]. Надо сказать, что к заподозренным особистам Барковский был беспощаден: именно он осенью 1936 г. лично вёл следствие по делу оперативника П. С. Шеманского, чей зять-инженер оказался «троцкистом». Барковский очень старался доказать связь Шеманского с контрреволюционной организацией, но особого успеха не добился.

Для характеристики контрразведывательной работы Александра Николаевича показателен и такой факт: в октябре 1936 г. Барковский составил абсолютно липовую справку на арест бывшего агента особого отдела Ислама Исмагилова, татарского учителя, работавшего под кличкой «Востоков». Его использовали для «разложения мусульманской общины в Новосибирске», а также для выявления возможных связей «татарских националистов» с японцами, периодически (но без каких-либо результатов) направляя под разными предлогами в японское консульство.

Летом 1934 г. особисты решили забросить «Востокова» в Харбин для освещения белой эмиграции, но тот не смог перейти границу и в итоге уехал в Ташкент. Барковский сочинил страшную историю о том, как коварный И. И. Исмагилов «вместо честного выполнения серьёзного поручения» проник за кордон, связался в Маньчжурии с японской разведкой и по её заданию «развернул в Средней Азии шпионско-диверсионную работу». Экс-агента «Востокова» нашли в Башкирии, где он работал инструктором районо, арестовали и расстреляли.

Добившись снятия обвинений в потере бдительности после случая с Каценом, Барковский перевёл дух, но главные неприятности были впереди. И всё из-за того, что его стремление разоблачать заговорщиков не было оценено наверху из-за проклятого «пятого пункта». Ощущая сильнейшее давление от руководства управления, на партсобрании 21 июня 1937 г. Барковский уже сам обрушился на потерявших чекистское чутьё контрразведчиков, так и не «вошедших в методику», о которой говорил Миронов:

«У тов. Циунчика не сознаются арестованные. В чём дело? Циунчик — начальник отделения, старый работник, и, однако, арестованные у него не сознаются, а тов. Шалоник того же арестованного заставил сознаться. […] Тов. Лориц также очень долго сидел с арестованным, но не мог добиться показаний, тогда как тот же арестованный в СПО в один день сознался и дал правдивые показания. Почему тов. Цыганов, грамотный, подготовленный работник, работает плохо? По следствию у него результатов нет, в агентурной работе у него развал, контрреволюционного троцкистского подполья в обслуживаемом им танковом батальоне он до сих пор не вскрыл…»

Рядовым оперативникам тоже досталось: так, спивавшийся на глазах И. П. Сочнев совсем утратил бдительность и «с 15.VI-37 г., имея материал о контрреволюционном троцкистском выступлении командира обслуживаемой им части, до 21.VI-37 г. не довёл до сведения об этом начальника отдела». Но Барковский выделил и следователей-передовиков: так, П. А. Егоров, «работая с трудноподдающимися арестованными, почти от всех их добился хороших результатов», а А. Д. Антоновский, «добившись, чтобы ему дали арестованного, успешно закончил работу с ним, добившись его признаний».

Павел Циунчик осмелился возражать: «За мной числится группа Дорожкина, группа контрреволюционно настроенных злобствующих кулаков и, поскольку материалы на них шли от одного агента, то, возможно, они преувеличены. Дорожкин, конечно, враг, он брюзжит, ведёт агитацию, но свидетелей нет, они разъехались… Агентуру Циунчик вербует, нашёл две конспиративные квартиры. Моё отделение новое, дел в него никто не передавал, а свалили их, как в мусорную яму».

Начальник КРО Д. Д. Гречухин, вслед Попову недавно назначенный Мироновым ещё и врид начальника Особого отдела, тут же пресёк попытки П. И. Циунчика выкрутиться, задав ему лобовой вопрос: «Сколько троцкистов, шпионов и диверсантов вы арестовали и заставили признаться в течение года?» Тот без особого энтузиазма ответил: «Два человека троцкистов и одного шпиона»[365]. Остальные чекисты возражали начальству очень аккуратно, предпочитая каяться.

Начальник отделения И. Я. Лориц заявил, что «помимо желания «расколоть» и помимо ненависти к врагам нужно ещё уметь правильно эту ненависть использовать, правильно повести допрос… а мы этого не делаем». Оперуполномоченный в конвойном полку НКВД Мануйлов посетовал: «Если бы меня спросили, что я сделал в конвойном полку за время, которое я с ним работал, я бы не знал, что сказать, потому что таковы условия. Полк в подавляющем большинстве находится в разъездах, агентуру поймать трудно… В полку вскрыта контрреволюционная группа, работавшая там, но, как видно из старых материалов, были и другие контрреволюционные троцкистские элементы».