Читать книгу "Синдром гладиатора - Петр Разуваев"

— Но… — Я чувствовал себя на редкость неуютно. Искренне симпатизируя Давиду, я, тем не менее, не видел ни малейшей возможности ему помочь. А признаваться в своем бессилии… Он меня остановил.

— Нет, Андре, вы меня неправильно поняли. Поверьте, я вовсе не сожалею об этом. Так или иначе, но я все равно умру. И достаточно скоро. У меня есть месяц, максимум — два. Не больше. Вот только… Ужасно не хочется умирать просто так. Я много думал об этом, Андре. И пришел к совершенно гениальному в своей простоте заключению: за все надо платить. Единственное, что я еще могу сделать хорошего в жизни, это поехать в Россию и заплатить там. По всем счетам. Разом.

— Вряд ли моему отцу понравится ваш выбор — грустно усмехнулся я.

— Ваш отец здесь совершенно ни при чем, — ответил Давид. — Он не нарушал законов России и никогда лично не вел там никаких дел. Его это не коснется. Я уже говорил вам, что ничего не имею против него лично. Он гений, и именно поэтому глубоко внутри себя он — очень несчастный человек. Поверьте, я знаю, о чем говорю. У нас с ним очень много общего. Просто я уже стою на краю жизни, а он еще идет к этому краю. И знаете — осознание вины гораздо страшнее, чем забвение. В конце жизни я понял, что на всем ее протяжении творил зло. И не попытаться исправить его, хоть часть, хотя бы малую толику этого зла — не имею права…

— Вы верите в бога? — тихо спросил я. — Хотя бы в одного из них?

— Бог один, Андре. Не знаю… Раньше не верил, а теперь… Не знаю. Но если он есть — он простит мне мое неверие.

— Вы похожи на камикадзе, Давид. В вас тоже есть «божественный ветер». Даже если мне каким-то чудом удастся вас вытащить, посадить в самолет и привезти в Россию… Раньше еще можно было надеяться на защиту генерала Стрекалова, но теперь его нет. Вас убьют, едва вы ступите на русскую землю. Вы знаете об этом?

— Знаю. — Он мягко улыбнулся. — Вы никак не хотите понять, Андре… Искупление заключается не в поступке, вернее — не в самом поступке. Главное — это искренне хотеть его совершить, несмотря ни на что. Это цена искупления, понимаете? И я хочу ее заплатить.

— Если бы я мог… — Я замолчал. Давид закончил фразу за меня:

— То вы — помогли бы мне? Так?

— Да. Но я не могу. Простите.

— Вы опять торопитесь. — Он укоризненно покачал головой. — Вот. Возьмите. Мадемуазель Софи просила передать это вам…

С этими словами он вложил в мою руку листок бумаги, сложенный вдвое. С каким-то странным предчувствием принимал я это письмо. Аккуратный, разборчивый почерк. Русские буквы. И всего несколько слов.

«Андре! Раз ты читаешь это письмо — тебе уже все известно. Прости меня за упорное молчание, но я обещала Виктору, и не могла… Неважно. Прости за все. Прощай. Даша.

P. S. Оставляю тебе мою «птичку». Заботься о ней. Она очень, очень ценная».

Я поднял глаза на Давида и увидел в его руке небольшой округлый предмет, похожий на яйцо. Только почему-то розовое. «Тамагочи». Давид протягивал его мне.

— Она уже умерла, Андре, — сказал он, указывая тонким пальцем на дисплей. — И довольно давно. Так что смело можете ее «препарировать». Думаю, вас это удивит.

Хрупкая пластмасса лопнула от одного удара. И на мою ладонь выпало два маленьких, чуть больше горошины, черных цилиндрика. Завороженным взглядом я уставился на свою руку.

— Вы знаете, что это? — тихо спросил Давид.

Я кивнул.

— Да. Это микрофильмы. А на них — досье. Боги… Все это время она носила их с собой? И знала об этом? Стрекалов умел выбирать жен…

— Как вы думаете, Андре, если вы предложите месье Дюпре закончить обмен? Он согласится?

— Он не откажется. — Я усмехнулся. Похоже, на этот раз проиграл ты, папа…

Не выспавшийся и злой Рихо молча сидел рядом, упрямо не желая даже смотреть в мою сторону. А я особенно и не настаивал. Все, что мы могли сказать друг другу, уже было сказано. Вчерашняя «дискуссия» удалась на славу. А сегодня я пожинал ее плоды. Девять утра, дорога, ведущая к аэропорту Ciampino, эскорт из двух бронированных «фордов», и мы с Рихо, молча сидящие в просторном «Мерседесе-600». Оказалось, что в автопарке римского «Отеля Дюпре» есть не только боевые вездеходы. Я ехал на встречу с Императором. Отец лично прилетел в Рим.

Его персональный «Fokker-F28» рано утром приземлился в той части необъятного аэродрома, которая проходила под категорией V.I.P, и не имела никакого отношения к народным массам. Еще издалека я заметил знакомый бело-синий фюзеляж, на котором по настоянию не то пилота, не то штурмана, был золотом выведен фамильный вензель рода Дюпре. Моего рода… Забавно. Отец был лишен подобного тщеславия, более того, все это он совершенно искренне считал глупостью. Но когда его поставили перед уже свершившимся фактом, почему-то он оставил все как есть. Я как раз был тогда во Франции и хорошо помнил эту историю с «летающими вензелями». Но объяснить, почему он тогда поступил именно так… Нет, понять отца мне, видимо, было не дано.

Эта мысль возникла у меня не зря. Чем ближе подъезжали мы к самолету, тем неуверенней я себя чувствовал, вчерашнее ощущение победы куда-то исчезло, а на его месте вдруг оказалось тягостное предчувствие. Я прилично играл в шахматы, Давид Липке был почти гроссмейстером — но по сравнению с отцом мы все равно казались жалкими приготовишками. Выдвигать ультиматум титанам? Сейчас я уже сильно сомневался в успехе нашего предприятия. Но отступать было поздно.

Большой самолет в свое время полностью переоборудовали, но совсем не так, как обычно изображают подобные «авиаяхты». Просторный конференц-зал, в хвостовой части — кабинет отца и несколько личных помещений, небольшая кухня со своим поваром и стюардом — и никаких бассейнов из золота, биллиардных столов и антикварной мебели. Все подчинялось главному требованию отца — каждая вещь должна быть функциональна и обязана работать на сто процентов. Думаю, что люди также входили в его перечень «вещей». По умолчанию, так сказать.

Наш караван остановился у трапа, из микроавтобусов горохом посыпались охранники, занимая круговую оборону. После вчерашнего инцидента с Дашей Рихо содрал с них три шкуры, сам потерял штук восемь и поклялся страшной клятвой никогда в жизни не перестраховываться менее чем на двести процентов. Судя по тому, что происходило сейчас на гладкой бетонной поверхности аэродрома, он свое слово держал. Дождавшись разрешающего сигнала, поступившего от старшего охранника по рации, мы вышли из «Мерседеса». В лучших традициях своей профессии Рихо Арвович вырядился в темный костюм и, едва выбравшись из машины, сразу же надел темные очки. С моей точки зрения, вид у него был весьма комичный, и, немного поколебавшись, я ему об этом сообщил. Молча взглянув на меня из-за скрывающих глаза «хамелеонов», он отвернулся. Что потрясло меня больше, чем любые слова. Впервые за десять лет нашего знакомства он не ответил на мою «шпильку». Пожав плечами, я начал подниматься по трапу.

Внутри самолета было прохладно. Кивнув почтительно вытянувшемуся охраннику, я миновал короткий коридор и оказался в просторном помещении, в котором обычно проводились деловые встречи. Длинный стол, простые и удобные стулья. Несколько кресел, тесным кружком собравшихся вокруг низкого столика. Навстречу мне шагнул еще один рослый «голем», быстро окинувший меня с головы до ног цепким взглядом. Результат проверки его, видимо, удовлетворил. Отступив, тихим и ровным голосом охранник произнес: