Читать книгу "Мед и яд любви - Юрий Рюриков"

Такое настроение распространяется в последнее время все больше. Его сторонницы отдают всю душу материнству — одному из двух своих женских предназначений — и считают, что другое такое предназначение, супружество, им не нужно.

Женщины из «материнских» семей иногда задумываются: а может быть, это нормальная семья и в ней нет ничего неполноценного, неестественного?

«Не рождается ли сейчас новая семья — времен эмансипации — мать и дети, без мужа? У такой семьи есть недостатки, особенно для воспитания, но зато жить в ней спокойнее, нет ссор с мужем, а это очень важно для женщины. Не пора ли признать, что семья мать с ребенком — законный вид семьи?» (Иваново, текстильный институт, март, 1988.)

По-моему, в этих словах много правды. У человеческой семьи не одна модель, а несколько. С давних пор у европейцев было две такие модели: малая семья, из двух поколений — муж, жена, дети, и большая, из трех поколений — гроздь нескольких малых.

Новый уклад жизни несет и новые модели семьи. Нерасторжимый брак уступает сейчас место расторжимому, а кроме того, небывало затруднены брачные знакомства. Два эти переворота в личной жизни делают материнскую семью массовой: семья или становится материнской после развода, или с самого начала возникает без мужа — мать с ребенком. Каждый год у нас появляется около миллиона материнских семей — рождается новая модель семьи, нормальная для новых условий[124].

Многие, наверно, понимают, что у семьи есть две меры нормальности: состав семьи — мера «количественная», и отношения в ней — «качественная». Наверно, лучше всего, когда обе эти нормы встречаются в полной семье с хорошими отношениями. Но что лучше — когда в полной семье плохие отношения или в неполной — хорошие? Какая из этих семей «нормальнее»? Пожалуй, женщина из письма права тут в своем парадоксе: «Мы, разведенные, счастливее тех, кто замужем! Они только внешне сохраняют свою семью…»

Но у каждого вида семьи есть свои преимущества и свои изъяны, и их стоило бы видеть открытыми глазами — видеть, чтобы уменьшать. Как, скажем, в неполной семье восполнить детям отца? Это тяжелейший изъян материнской семьи, и, если его не залечить, материнская семья будет «полунормальной» — как и полная семья с неважными отношениями.

К сожалению, этого не видит женщина из письма. Ей достаточно одних только детей, она не чувствует себя обделенной без мужа, и это ее личное дело: к ее выбору надо, наверно, относиться с уважением. Но достаточно ли ее детям одной только матери, не чувствуют ли они себя обделенными без отца? По-моему, жизнь без отца обедняет больше, чем жизнь без мужа…

«Только утро любви хорошо»?

«Согласны ли вы, что «только утро любви хорошо, хороши только первые встречи»? И что лучше, сразу выплеснуть любовь или растягивать ее на долгие годы, сдерживать себя?» (Куйбышев, Дворец спорта авиазавода, апрель, 1980.)

«Не ведет ли сильная любовь к скорому разводу? («Дождь сильный льет мгновенно…») Сильное первое влечение может быстро пройти, и стоит ли без него поддерживать семью?» (Высшая комсомольская школа, ноябрь, 1979.)

«Куприн писал: удовлетворенная любовь иссякает, а иссякнув, разочаровывает, и на душе остается только боль и обида. Что вы об этом думаете?» (Новокуйбышевск, ДК имени Ленина, клуб книголюбов, апрель, 1980.)

Любовь — самое утреннее из наших чувств, говорил Фонтенель, французский писатель и философ XVIII века. Но у любви может быть и светлый день, и теплый вечер, и в каждом из этих чувств — утреннем, дневном, вечернем — есть своя прелесть, которой нет в других ступенях любви.

«Только утро любви хорошо, хороши только первые робкие речи» — эти строки Надсона рождены очень ранимой мужской психологией и очень сильной — романтически сильной — двойной оптикой влюбленности. Облик возлюбленной виден сквозь эту оптику таким белоснежным, что душу влюбленного сотрясает почти религиозное преклонение. Потом на эту икону сердца начинают ложиться блики обыденности, и каждый из них на крупицу ослабляет, гасит нестойкое чувство…

«Только утро любви хорошо» — это психология трагического по своей сути чувства, чувства с короткими крыльями: оно начинается со взлета счастливости и сразу же — без парения и планирования — переходит в спуск, падение, пике… Это скорее влюбленность, чем любовь, а если любовь, то лишь один из ее видов — любовь-маниа. У счастливой любви — у других ее видов — день может быть ярче утра, особенно у женщин.

Той же ранимой мужской психологией и той же психологией побеждаемой любви рождена и мысль, что удовлетворенная любовь иссякает, оставляя после себя горькое разочарование. Так бывает с влюбленностью, а не с любовью: у влюбленности как бы короткий аппетит, и если она не перерастает в любовь, этот аппетит скоро насыщается, и влюбленность начинает иссякать.

Любовь не умирает от удовлетворения; наоборот, она умирает только от неудовлетворения — это один из ее главных законов.

Удовлетворяясь, любовь не иссякает, а, как дождь в почву, все глубже впитывается в подспудные пласты души, в ее потаенные закоулки. Удовлетворенность любви — это одна из коренных опор, которая поддерживает ее жизнь. При этом, конечно, насыщение любви не должно становиться пресыщением, ибо если насыщение продляет жизнь любви, то пресыщение укорачивает ее.

Чем сложнее люди, тем короче счастье….

«Уважаемая редакция! Мне 17 лет, я учусь в Ростовском педагогическом училище, и моя будущая профессия — воспитательница в детском саду. Прочла статью Ю. Рюрикова «Любовь: ступени культуры» и решила высказать свое несогласие. Автор пишет, что через несколько лет после свадьбы чувства уцелевают меньше чем у половины супругов. Он говорит, что у одних паруса чувств оказываются одуванчиками и облетают от первого ветерка, а у других они, хотя и крепче, но не выдерживают шквалов жизни.

Он утверждает, что, чтобы сохранить чувство, нужен тяжелый, даже каторжный труд души. Но стоит ли жениться по любви, если потом мы обречены каторжно трудиться? Тогда уж лучше выходить замуж по расчету. Правда, в таком браке самой малости не хватает — любви, но зачем она, если все равно через несколько лет она умирает?

Незачем ставить резкую грань между отношениями до и после брака, разница не такая уж большая. Дело, по-моему, в другом. Ведь, кроме слова «любить», есть и слово «правиться». Если бы все об этом задумывались, бедным душам не пришлось бы каторжно трудиться. Когда есть настоящая любовь, легко бороться и с житейскими неурядицами, и со всеми другими врагами любви. А то женятся и потом выясняют, что и сохранять им нечего». (Наташа Игнатова, Ростов, декабрь, 1979.)

Этим письмом в «Смену» движет обида за любовь, которой можно, конечно, только сочувствовать, в нем есть и важное различение между «любить» и «нравиться». Но в нем есть и очень распространенное у нас романтическое представление о настоящей любви, которой ничего не страшно и которая легко перебарывает преграды. Такое представление видит лишь одну «половину» любви — небесную, неуязвимую, и не видит ее земную половину, ранимую и уязвимую. Такое признание надземной силы любви и незамечание ее земной слабости — как бы орел и решка романтической позиции, две стороны одной медали.