Читать книгу "Лев Толстой: Бегство из рая - Павел Басинский"

Находясь в апреле 1891 года в Петербурге и ожидая аудиенции у царя, С.А. вела активные переговоры с директором императорских театров И.А. Всеволожским по поводу постановки пьесы Толстого «Плоды просвещения». Как и «Крейцерова соната», эта пьеса была запрещена; ее можно было играть только на домашних театрах. Увидев «Плоды просвещения» в репертуаре императорских театров, напечатанном в «Новом времени», С.А. незамедлительно отправилась отстаивать свои права. Ее разговор с директором, подробно пересказанный в дневнике, вызывает сложное чувство. С одной стороны, она отказывала театру в исключительных правах на пьесу, ссылаясь на волю мужа, не желавшего ограничивать распространение своих произведений. С другой – вела себя как полномочная и агрессивная держательница этих эксклюзивных прав, «горячилась» и в душе называла театральных чиновников «хамами». Всеволожский добивался от нее продажи права на постановку «Плодов просвещения» за 10 % от валового сбора, но при этом требовал права преследования частных театров в случае таких же постановок. Если нет – он обещал только 5 %. С.А. возмущалась этим циничным торгом. Но в результате она всё-таки добилась 10 % отчислений без уступки исключительного права. Жена Толстого вела себя как опытный литературный агент.

Но как она собиралась распорядиться этими деньгами? «Сережа, мой сын, предлагает эти деньги отдавать на благотворительные заведения императрицы Марии, – пишет она. – Я бы охотно это сделала, да им же, моим 9 детям, так много нужно денег, а где я их буду брать?»

Какие мотивы руководили женой Толстого, когда после первого предложения самой напечатать в газетах письмо об отказе от прав на литературную собственность она стала фактически саботировать просьбу мужа? Только меркантильные соображения? Нет, конечно. С.А. была сложной личностью. Скорее всего, в этот момент она почувствовала, что теряет последний контроль над своим великим спутником, над «Левочкой». Успех чертковского «Посредника» и особенно то внимание и любовь, с которыми ее муж относился к этому народному издательству, терзали ее самолюбие издательницы и просто властной женщины, не желавшей делить своего мужа ни с кем.

Наверное, в этом была ее ошибка.

К началу 1890-х годов Толстой перерастает самого себя. Он уже не был просто мужем и писателем. Толстой становится колоссальной духовной величиной, влияние которой в России сопоставимо только с властью царя и православной церкви. Его мировой авторитет не только в Европе и Америке, но и на Востоке, в буддийских, индуистских, мусульманских странах, растет, как снежная лавина. Он превращается в философа уровня Лао-цзы и Конфуция, Шопенгауэра и Ницше. Через десять лет и даже раньше в Ясную Поляну польется поток паломников со всего мира к великому старцу, учителю мира сего.

Обладать «исключительными правами» на такого человека было нельзя. «Не делиться» со всем миром было нельзя. Нужно было смириться. Нужно было договариваться с Чертковым. Нужно было согласиться стать одной из фигур возле великого старца. Невзирая ни на что. Ни на 9 детей. Ни на хозяйство. Ни на собственное уязвленное самолюбие.

Нельзя сказать, что жена Толстого этого не понимала. Вообще это большое заблуждение, что С.А. чего-то такого совсем не понимала. Но ее непростой характер, особенности ее воспитания и, наконец, женская обида на то, что муж, проживший с ней бок о бок тридцать лет, уходит «готовеньким» к другим людям, не позволили ей взвесить все «за» и «против» и принять разумное решение.

Внешне смириться всё равно пришлось.

Не дождавшись от жены публикации письма об отказе от литературных прав и встретив с ее стороны сопротивление («…вся красная, раздраженная, стала говорить, что она напечатает… вообще что-то мне в пику», – пишет он в дневнике), Толстой понял, что сделать жену союзницей не получится.

21 июля 1891 года в Ясной Поляне Л.Н. твердо заявил, что сам напишет письмо в газеты. Она знала, что это рано или поздно случится, но оказалась психологически не готова.

«Мы наговорили друг другу много неприятного, – пишет она в дневнике. – Я упрекала его в жажде к славе, в тщеславии, он кричал, что мне нужны рубли и что более глупой и жадной женщины он не встречал». Ссора закончилась криком: «Уйди, уйди!» И она ушла с решением покончить с собой. Как Анна Каренина – броситься на рельсы.

Трудно сказать, насколько серьезным было это решение. Суицидальные припадки случались с С.А. постоянно, но всякий раз заканчивались ничем. Так или иначе, она написала в записной книжечке, что «не в силах более решать всё одна в семейных вопросах» и поэтому уходит из жизни. Но ведь и в самом деле после отречения Толстого от собственности все семейные заботы ложились только на ее плечи. При этом муж лишал ее источника финансирования, каковым являлись не старые, а именно новые сочинения, которых ждала читательская публика. Наконец, письмо с отказом означало публичное признание семейного разногласия. С.А. «почувствовала всю несправедливость этого поступка относительно семьи и почувствовала в первый раз, что протест этот есть новое опубликование своего несогласия с женой и семьей».

Она бежала на станцию Козлова Засека «в совершенном умопомешательстве». Уже смеркалось, но ей не было жутко. Главное, она понимала, что теперь «стыдно вернуться домой и не исполнить своего намерения». Ее душевное состояние в тот момент очень напоминало состояние Анны Карениной. Не хватало только львиных доз опиума, которые Каренина приняла накануне самоубийства.

К счастью, по дороге ей встретился зять, муж младшей сестры Тани, Александр Кузминский. Он шел с вечернего поезда с Козловки и удивился, увидав свояченицу в таком состоянии. С.А. стала убеждать его, чтобы он оставил ее одну, что она скоро вернется домой. Но это было совершеннейшим бредом, и Кузминский настоял на их совместном возвращении…

Так эта история изложена в дневниках С.А. Расставшись с зятем уже в Ясной Поляне, она отправилась на пруд с намерением утопиться. И вновь та же мотивация: «уйти из этой жизни с непосильными задачами». Среди деревьев в темноте на нее налетел какой-то зверь, «собака, лисица или волк», она не могла разглядеть, будучи близорукой.

Именно зверь будто бы напугал С.А. и заставил вернуться в дом, где она тотчас отправилась к младшему сыну Ванечке. «Он лег уже спать, стал меня ласкать и всё приговаривал: „Мама моя, мама!“»

Потом пришел муж, оживленный, поцеловал ее, как будто ничего не случилось. Он пообещал ей, что не напечатает письмо с отказом до тех пор, пока она сама не поймет, что так надо поступить.

Последнее, что вспомнилось С.А. в тот вечер, была всё та же про́клятая «Крейцерова соната». Она не выходила у нее из головы. Что-то в этом произведении настолько взволновало ее, что она поняла: их жизнь с Л.Н. до «Сонаты» и после – это две разные жизни. В конце вечернего свидания она объявила мужу, что больше не будет жить с ним как жена. Он сказал, что рад этому. Она ему не поверила.

19 сентября в «Русских ведомостях» появилось письмо Толстого, перепечатанное многими газетами: «Предоставляю всем желающим право безвозмездно издавать в России и за границей, по-русски и в переводах, а равно ставить на сценах все те из моих сочинений, которые были написаны мною с 1881 года и напечатаны в XII томе моих полных сочинений издания 1886 года и в XIII томе, изданном в нынешнем 1891 году, равно и все мои неизданные в России и могущие вновь появиться после нынешнего дня сочинения».