Читать книгу "Заговор призраков - Елена Клемм"

– Мисс Тревельян, ох, мисс Тревельян! Крепитесь, мое милое дитя, подмога уже близко, – раздался над ней смутно знакомый голос. – Все будет хорошо, теперь-то будет.

Она держала глаза открытыми, как и велел Джеймс, но в зрачки хлынула тьма, наполняя ее голову густой, вязкой тяжестью и оттуда растекаясь по всему телу. Больше вглядываться было не во что. Смежив веки, Агнесс пошла на дно.

А когда очнулась, вокруг все было черным-черно, и то был мир, в котором ей предстояло жить.

Глава четырнадцатая

1

Каменная стена склепа была холодной, как айсберг, но Агнесс терпеливо стирала изморозь, пока не проступили буквы: имя и дата рождения и смерти, а ниже подпись «Нет больше той любви…». Евангельский стих оборвался на середине и оттого приобрел совсем иное значение. Той любви и правда больше нет…

Мисс Тревельян подула на окоченевшие пальцы и поплотнее укуталась в шерстяную шаль, латаную-перелатаную, но довольно теплую. Поутру она выменяла у служанки шаль, а заодно и застиранное платье из голубого ситца, на наряд из серого фуляра, который стоил бы гораздо дороже, если бы не пятна грязи и травы по всему подолу – никаким щелоком не выведешь. Ощупывая шелк, горничная ворчала. Что ж это за девица, раз так плохо следит за вещами? Оно и понятно, кабы была знатной леди, так ведь голь перекатная, даром что словеса плетет, как благородная. Ей бы над каждым платочком трястись, а не марать шелка, словно она по три раза на день платье переменяет. А кромка чем запачкана? Да не кровь ли это?

Пропуская мимо ушей брюзжание, Агнесс читала недельной давности «Иллюстрированные лондонские новости», которые служанка постелила ей вместо скатерти, водрузив на газету нехитрый завтрак жилицы – хлеб с маслом и жесткую, как подошва, копченую селедку в дополнение к остывшему чаю. Убористый шрифт оповещал лондонцев о свадьбах и крестинах, раздаче церковных должностей и, конечно, о похоронах. В разделе некрологов взгляд зацепился за знакомое имя, и через несколько минут Агнесс опрометью мчалась на улицу, размахивая страницей, к которой еще липли хлебные крошки. Угрюмый кэбби взялся отвести ее на север Лондона, хотя и не мог взять в толк, какое отношение скромная особа имеет к баронессе, похороненной на кладбище Хайгейт. Не родственница же, в самом деле?

Кладбище Хайгейт открылось три года назад и напоминало скорее парк на склоне живописного холма, чем обитель смерти. Несмотря на промозглую погоду, по аллеям совершали променад семейные пары. Склепов было не так много, а молодые саженцы, которым еще предстояло укутать кладбище сообразной настроению тенью, едва доходили прохожим до пояса. Исключением был высокий ливанский кедр, окруженный хороводом усыпальниц.

Спуститься в Ливанский круг, как назывался этот участок кладбища, было все равно, что шагнуть в осушенный ров. Узкая дорожка, по обе стороны которой высятся портики с наглухо закрытыми дверями, а если поднять голову, виден ствол кряжистого кедра. Там, вверху, лай собак и крики детей, гоняющих обруч по колкой от инея траве. Внизу – влажная стылая тишина, как в погребе.

Агнесс пришлось несколько раз пройтись по кругу, прежде чем она прочла нужную фамилию над одной из дверей. Лавиния Мелфорд, в девичестве Брайт. Агнесс стояла перед ее склепом, как, наверное, замерла бы у дверей ее особняка – закусив губу, не зная, что сказать. В иллюстрированных журналах ей попадались гравюры с обнимающими надгробия девами, но она не была уверена, что имеет право на столь пылкое изъявление чувств. Было бы Лавинии приятно, если бы она преклонила колени у ее гробницы? Кто знает, ведь Лавиния была переменчивой, как ветер – во всем, кроме одного.

– Спасибо, – начала она, переминаясь неловко, словно произносила тост в незнакомой компании. – Когда я была голодна, ты накормила меня, когда я дрожала от холода, ты согрела мне воды, когда нуждалась в утешении, у тебя нашлись для меня правильные слова, а когда я оступилась, твое наказание не было даже вполовину таким суровым, какое я заслуживала. Ты была права, Лавиния, мне следовало ценить то, чем одарила меня судьба. Я не послушалась тебя и упустила свое счастье.

Слова клубились у ее лица теплым белым паром, но быстро растворялись в морозном воздухе.

– Жизнь кажется мне похожей на огромное разбитое зеркало. Вроде бы в каждом осколке отражается все то же самое, но немного иначе, как будто в искаженном виде. Вытащи мы другие осколки, Лавиния, и, быть может, все сложилось бы по-другому. Мы могли бы стать лучшими подругами – или никогда бы не встретились. Но мы… мы вытащили какие-то неправильные осколки… и вообще все, все неправильно! Так не должно быть! – Отчаянный крик вспугнул ворон, рассевшихся на ветвях кедра, и в их рассерженном карканье потонули ее всхлипы: – Ни одна история не должна заканчиваться… вот так.

Промокнув слезы бахромой шали, Агнесс вытащила из кармана записную книжку, между листами которой был заложен засохший цветок. Когда-то он выпал из дневника Чарльза – как давно это было, словно бы годы назад! Алые лепестки выцвели, стебель истончился до нитки, но так жалко расставаться с последней наперстянкой, ведь ничего больше не осталось в память о Джеймсе. Подцепив цветок окоченевшими пальцами, Агнесс просунула его в щель под кованой дверью.

– Я не знаю, где ты, но, наверное, тебе там лучше, чем здесь. Иначе ты пришла бы ко мне, правда? Как все те, кто не обрел покоя. Но если тебе что-то понадобится, приходи, ты ведь знаешь, где меня найти. Я отправлю тебя туда, куда ты захочешь попасть. Я медиум. Я помашу тебе вслед.

Она встала, отряхнув землю с колен, и, пока шла по Ливанскому кругу, слышала тихое шуршание за спиной, а когда чуть обернулась, уловила краем глаза разноцветную рябь. Из-под двери пробивались тугие зеленые стебли, и ползли вверх, цепляясь за щеколды и петли, и вспыхивали алыми огнями. Но эта сцена была слишком личной, принадлежавшей только Лавинии, и Агнесс не смела долго ее разглядывать.

2

Куда же теперь податься, задавалась вопросом девушка, пока подпрыгивала на сиденье кэба.

Ее возвращение из Вест-Вайкомба было окутано туманом, и когда Агнесс пыталась восстановить события, память заедала, как ящик стола, и не желала являть свое содержимое. Первым четким воспоминанием было пробуждение в доме Линденов. Спальня была нетопленой, да и сам дом стал чужим, с гулким насмешливым эхом на лестнице, с запахами восточных сладостей в гостиной, от которых накатывала тошнота.

Наскоро собрав то, что она считала своим, Агнесс на цыпочках выскользнула из дома и поехала по тому единственному адресу, который пришел ей на ум. Мистеру Рэкренту не понадобилось много времени, чтобы пересчитать те шиллинги и пенсы, которые чудом оказались в одном из ее карманов. Оценив ее финансы, домовладелец предложил сдать «интерьер не самый изысканный, зато комфортабельный, с прислугой и столом». Означенные апартаменты располагались в недрах Уайтчапела, но Агнесс была согласна на любую конуру, лишь бы ей дали выплакаться вволю. Сколько она провалялась в чердачной комнатушке, прячась от сквозняков под дырявым одеялом, девушка в точности не помнила, но, судя по тому, что успели пройти ее ежемесячные недомогания, не менее недели. А слезы никак не заканчивались, словно лондонская сырость наполняла ее глаза влагой. Возможно, она пролежала бы так до конца года, если бы за завтраком на глаза ей не попался тот самый некролог.