Читать книгу "Пелагия и черный монах - Борис Акунин"

Полина Андреевна про идею не поняла, и про“метеоритное вещество” тоже, но спрашивать не стала – только теперь увидела,что в результате своего якобы случайного перемещения по пещере Ленточкинперегородил ей единственный путь к отступлению.

– Меня тоже убьете? – тихо спросила она,зачарованно глядя на сверкающий напильник. – Как Лагранжа, как Феогноста, какИлария?

Алеша прижал руку к груди, словнооправдываясь.

– Я зря никого не убиваю, только понеобходимости. Лагранж сам виноват, что у него башка была такая крепкая –оглушить не получилось, пришлось стрелять. Феогност мне мешал в скитперебраться, мое место занимал. А Илария братия и так уже, как мертвого,отпела…

Сверкнули белые зубы – и стало ясно, чтоизобретательный юноша вовсе не оправдывается, а шутит. Впрочем, улыбка тут жеисчезла. И голос стал серьезным, недоумевающим:

– Я одного в толк не возьму. На что вырассчитывали, когда сюда вошли? Ведь знали уже, что увидите тут не хилогоЛямпе, а меня! На рыцарство по отношению к даме, что ли, надеялись? Зря. Яведь, сестрица, при всем желании оставить вас в живых не смогу. Мне хотя бысутки нужны – чтоб ноги с архипелага унести.

Он сокрушенно вздохнул, но сразу вслед за темподмигнул и осклабился – оказалось, опять дурачился.

– А по всей правде сказать, если б даже и неэто соображение, я бы вас все равно кончил. Мне и не жалко вас совсем, мышьпронырливая. Да и на что мне в моей будущей научной славе этакая свидетельница?

Алексей Степанович высоко поднял руку снапильником, и тот рассыпал разноцветные брызги – точь-в-точь волшебная палочкаиз сказки.

– Вы только взгляните, мамзель Пелагия. Это жпрекрасная грёза – от такой красоты смерть принять. Сама Клеопатраобзавидовалась бы. А до чего остер – запросто вашу рыжую голову от уха до ухапроткнет. Подложу вас в штабель, под какого-нибудь сушеного праведника, –мечтательно прищурился Алеша. – Схимники не сразу заметят. Только когдапротухать начнете. Вы же не праведница, вам-то нетленность не гарантирована? –Он расхохотался. – И вам отрадно. Хоть после смерти под мужчиной полежите.

Полина Андреевна попятилась, прикрыв грудьсаквояжем, как щитом. Пальцы в панике зашарили по замочку.

– Уходите, Алексей Степанович. Не берите ещеодного греха на душу, и так уж сколько назлодействовали. Я вам именем Христовымпоклянусь, что до завтра, до трех часов пополудни, ничего предпринимать нестану. Вы успеете утренним пакетботом покинуть остров.

Щелкнула никелированными шариками, сунула рукув саквояж. Там, завернутый в панталоны, лежал Лагранжев револьвер. Стрелять,конечно, она не будет, но для острастки сгодится. Тогда и поймет Алеша, на чтоона рассчитывала, входя одна в опасную пещеру.

Алексей Степанович сделал несколько быстрыхшагов вперед, и Полина Андреевна вдруг поняла: не размотать ей тонкий шелк, неуспеть. Надо было раньше оружие доставать, когда по галерее шла.

Уперлась спиной в бугристую стену. Дальшеотступать было некуда.

Лжесхимник не торопился. Встал передсъежившейся женщиной, словно бы примериваясь, куда ударить – в ухо, какгрозился, в шею или в живот.

Масло в фонаре почти догорело и свету давалосамую малость. За спиной Алеши чернела сплошная тьма.

– Что набычилась? – усмехнулся АлексейСтепанович. – Хотела бы боднуть, да Бог рог не дал? А коли так, нечего было накорриду лезть, корова ты безрогая. – И пропел из модной оперы, занеся напильникна манер тореадорской шпаги. – “To-re-ador, prends garde a tois!”

И захлебнулся мелодией, рухнул как подкошенныйпод ударом суковатого посоха, обрушившегося на его кудрявую голову.

Там, где только что стоял Алеша, чутьподальше, чернела высокая тень в остроконечном колпаке. Полина Андреевна хотелавскрикнуть, да только воздух ртом втянула.

– Устав из-за тебя нарушил, – раздалсяворчливый голос старца Израиля. – Ночью из кельи вышел. Грехом насилияоскоромился. А всё потому, что знаю: женщины твоего типа упрямы и любопытны добезрассудства. Нипочем бы ты в мир не вернулась, пока всё тут носом своимконопатым не разнюхала. Что ж, гляди, коли пришла. Вот он, сколок небесный,который мы, схимники, сотни лет оберегаем. Знак это, ниспосланный основателюнашему святому праведнику Василиску. Только гляди, никому про это ни слова.Уговор?

Госпожа Лисицына молча кивнула, ибо после всехужасов дар словесный к ней еще не вернулся.

– А кто сей отрок? – спросил схиигумен,опершись на посох и склоняясь над упавшим.

Ответить она не успела.

Стремительно приподнявшись, Алеша вонзилотшельнику напильник в середину груди. Выдернул и ударил снова.

Израиль повалился на своего убийцу. Зашарилруками по земле, но ни встать, ни даже приподнять голову уже не мог.

Всего несколько мгновений понадобилосьЛенточкину, чтоб сбросить с себя костлявое тело старца и встать на ноги, но итого было довольно, чтобы Полина Андреевна отбежала от стены на серединупещеры, выхватила из саквояжа револьвер и сбросила с него скользкий шелк.Саквояж кинула на пол, вцепилась в рифленую рукоятку обеими руками иприцелилась в Алексея Степановича.

Тот смотрел на нее безо всякой боязни. Кривоусмехнулся, потирая ушибленный затылок. Выдернул из груди отшельника клинок –безо всякого усилия, будто из масла.

– Умеете из огненного оружья стрелять,сестрица? – спросил Ленточкин игриво. – А на какую пипочку нажимать, знаете?

Он небрежно, вразвалочку шел прямо на нее.Алмазы на клинке потускнели от крови и уже не сверкали.

– Знаю! Револьвер “смит и вессон” сорок пятогокалибра, шестизарядный, центрального огня, с курком двойного действия, –выпалила госпожа Лисицына сведения, почерпнутые из баллистического учебника. –Пуля весом три золотника, начальная скорость сто саженей в секунду, с двадцатишагов пробивает трехдюймовую сосновую доску.

Жаль только, голос срывался. Но ничего, и такподействовало. Алексей Степанович замер. Озадаченно посмотрел в черную дырудула.

– А где “кольт” тридцать восьмого калибра? –спросила Полина Андреевна, развивая успех. – Тот, из которого вы застрелилиЛагранжа? Дайте сюда, только медленно и рукоятью вперед.

Когда Алеша не послушался, она ничего большеговорить не стала, а взвела курок. Щелчок, вроде бы не такой уж и громкий, впещерной тишине прозвучал до чрезвычайности внушительно.