Читать книгу "Противники - Джон Гришэм"

Следующий свидетель, профессор, ученый-медик из Гарварда, изучил крейокс и написал подробную статью о нем в «Нью-Ингланд джорнал оф медсин». Дэвиду удалось немного развеселить аудиторию, отказавшись задавать вопросы по послужному списку профессора. Он сказал:

— Ваша честь, если он учился в Гарварде, я уверен, у него исключительная квалификация. Должно быть, это блестящий специалист.

«Довольно глупо», — написала в записке его помощница.

Дэвид не ответил. Было почти четыре часа, и он хотел уйти. Профессор почти час разглагольствовал о своих методах исследования. Но никто из присяжных не слушал его. Большинство из них оказались туповаты, и их невероятно утомляло это бесплодное исполнение гражданского долга. Если именно это и помогло становлению демократии, то Боже нас храни.

Дэвид задался вопросом, начали ли они уже обсуждать дело. Каждое утро и каждый день судья Сирайт говорил им одно и то же о неподобающих контактах, запрете читать о деле в газетах или в Интернете и необходимости воздерживаться от разговоров по поводу дела, пока все доказательства не будут предъявлены. Проводилось множество исследований поведения присяжных, динамики принятия решений в группе и так далее, и большинство ученых сходились во мнении, что присяжные всегда с нетерпением ждут того момента, когда можно начать сплетничать о юристах, свидетелях и даже судье. Обычно они подбирались парами, становились друзьями, разделялись на группы и лагеря и раньше времени начинали делиться соображениями. В редких случаях они проводили обсуждения в полном составе. Гораздо чаще они скрывали друг от друга свои маленькие приватные беседы.

Дэвид перестал слушать своего однокашника из Гарварда и пролистал пару страниц в своем блокноте. Он вернулся к работе над черновым проектом своего письма:

Уважаемый ______!

Я представляю семью Туйи Хаинга, пятилетнего сына двух бирманских иммигрантов, которые легально находятся в этой стране.

С 20 ноября по 19 мая этого года Туйя лечился в детской больнице «Лейкшор» — здесь, в Чикаго. Он проглотил почти смертельное количество свинца и остался жив главным образом благодаря аппарату искусственного дыхания. По словам докторов (я прилагаю к письму их заключения), у Туйи наблюдается повреждение мозга, тяжелое и необратимое. Прогнозируется, что он проживет не больше нескольких лет. Однако пока остается шанс, что он продержится еще около двадцати лет.

Свинец, который попал в организм Туйи, содержался в игрушке, произведенной в Китае и импортированной вашим подразделением — «Гандерсон тойз». Это новинка для празднования Хеллоуина под названием «страшные клыки». По утверждению Биффа Сандрони, токсиколога, о котором вы, вероятно, слышали, фальшивые зубы и клыки покрыты разнообразной яркой краской и содержат много свинца. Прилагаю копию отчета доктора Сандрони, чтобы вам было что почитать.

Я также прилагаю копию искового заявления, которое в ближайшее время подам против «Сонеста геймз» в федеральный суд Чикаго.

Если вы желаете обсудить…

— Перекрестный допрос, мистер Зинк? — спросил судья Сирайт.

И снова Дэвид быстро встал и сказал:

— Нет, ваша честь.

— Очень хорошо, сейчас пять пятнадцать. Объявляю перерыв до девяти утра завтрашнего дня, присяжные получают те же указания.

Уолли сидел в инвалидной коляске, в белом хлопковом халате и в дешевых тряпочных тапочках на пухлых ногах. Санитар вкатил Уолли в комнату для посетителей, где его ожидал Дэвид, стоя у большого окна и вглядываясь в темноте в озеро Мичиган.

— Почему ты в инвалидной коляске? — спросил Дэвид, опускаясь на кожаный диван.

— Я на успокоительном, — тихо и медленно ответил Уолли. — Они будут давать мне таблетки пару дней или около того, чтобы я немного успокоился. Если я попытаюсь встать, то могу упасть, раскроить себе череп или что-то в этом роде.

Прошло двадцать четыре часа после трехдневной попойки, а он до сих пор выглядел плохо. У него были красные опухшие глаза, а на лице лежала печать усталости и поражения. И ему явно требовалось подстричься.

— Тебе любопытно, как продвигается суд, Уолли?

Он задумался на мгновение, потом сказал:

— Я размышлял об этом, да.

— Ты размышлял об этом? Как мило с твоей стороны! Мы должны закончить завтра, мы — это одна половина зала в виде меня и моей прекрасной жены, которая притворяется помощником юриста и уже устала наблюдать за тем, как ее мужу надирают задницу. К тому же ей надоела эта растущая с каждым днем компания темных костюмов в лагере противника. И все они порхают вокруг великолепной Надин Керрос, которая, поверь мне, Уолли, еще лучше, чем заявлялось в рекламе.

— Судья не продолжит рассмотрение дела?

— С какой стати, Уолли? Продолжать до каких пор и зачем? Что именно мы могли бы сделать, скажем, еще за тридцать или шестьдесят дней? Нанять настоящего судебного юриста, чтобы он выступил за нас в суде? Представляю себе этот разговор. «В общем, так, сэр. Мы отдадим вам сто тысяч долларов и половину нашего гонорара, чтобы вы явились в зал суда с паршивым набором фактов и с клиентом, не вызывающим никакого сочувствия. Председательствовать на процессе будет судья, не питающий к вам никакой симпатии. А противостоять вам придется чрезвычайно талантливой команде со стороны защиты. У них несметные запасы денег и дарований, и они представляют интересы огромной и могущественной корпорации, выступающей в качестве ответчика». Кому бы ты это впарил, Уолли?

— Похоже, ты зол, Дэвид.

— Нет, Уолли, это не злость. Мне просто нужно поумничать, поругаться, выпустить пар.

— Тогда — вперед.

— Я просил продолжить рассмотрение, и, думаю, судья Сирайт мог бы рассмотреть такой вариант, но для чего? Никто не знает, когда ты вернешься. Оскар, вероятнее всего, — никогда. Мы договорились пойти вперед и покончить с этим.

— Мне жаль, Дэвид.

— Мне тоже. Я чувствую себя таким дураком, не имея аргументированной позиции, понимания происходящего, не имея оружия, так что мне даже нечем с ними сражаться. Это очень разочаровывает.

Уолли опустил подбородок на грудь, как будто собирался заплакать. Но он лишь забормотал:

— Мне жаль, так жаль.

— Ладно, послушай, Уолли. Мне тоже жаль. Я пришел сюда не для того, чтобы расстроить тебя, ясно? Я пришел узнать, как у тебя дела. Я беспокоюсь за тебя, как и Рошель с Оскаром. Ты болен, и мы хотим помочь.

Когда Уолли поднял голову, в его глазах стояли слезы, и, когда он заговорил, его губы дрожали.

— Я не могу так продолжать, Дэвид. Я думал, что завязал с этим, клянусь. Один год, две недели, два дня, потом что-то случилось. С утра в понедельник мы были в суде, я чертовски нервничал, я пришел в ужас, и меня охватило сильнейшее желание выпить. Знаешь, я еще помню, как подумал: пару стаканов, и мне хватит. Две порции пива — и я успокоюсь. Алкоголь — это такая лживая субстанция, настоящее чудовище. Как только объявили перерыв на обед, я вылетел из здания и нашел маленькое кафе с рекламой пива в окне. Я занял столик, заказал сандвич, выпил три пива, и ух ты! Вкус так мне понравился. И я даже почувствовал себя лучше. Я помню, что, когда вернулся в зал суда, подумал: «Я могу это сделать. Я смогу пить, и никаких проблем не будет. Я держу все под контролем. Никаких проблем». И взгляни на меня теперь. Я опять в реабилитационном центре и напуган до смерти.