Читать книгу "Фарландер - Кол Бьюкенен"

Опустившись на колени перед широкой кроватью, рошун сунул под нее руку и, похоже обнаружив что-то, потянул. Сначала появилась нога, потом голые ляжки, затем и все остальное.

Это был молодой священник с утыканной золотыми гвоздиками нижней губой.

— Киркус, — радостно объявил Эш, обращаясь в первую очередь к самому молодому священнику, прикрывавшему ладонью испуганные, остекленевшие глаза. — Нико. Где он?

Киркус моргнул и посмотрел наконец на рошуна с осмысленным выражением. Эш встряхнул его:

— Где Нико?

— Его увезли. — Киркус помахал рукой в неопределенном направлении. — В Шай Мади.

Эш видел — он не врет.

Заметив, что рошун опустил голову, Киркус оживился и как будто даже ощутил прилив сил.

— Вы опоздали, — усмехнулся он и, опершись на ладони, поднялся. — С ним покончено. И с вами будет то же самое, если тронете меня.

— Кончайте его, — холодно сказал Алеас. — Может быть, мы еще успеем спасти Нико.

Эш приставил клинок к белому горлу наследника.

— Подожди! — воскликнул Киркус. — Вы ведь делаете это за золото, так? У меня есть золото. У меня его столько, что вы и за всю жизнь не потратите.

— Тогда зачем оно нам? — пожал плечами Эш и легко, почти без усилия, перечеркнул сталью мягкую плоть.

Киркус захлебнулся. Изо рта высунулся язык. Он даже вскинул руку, пытаясь закрыть рану, но между пальцами уже проступили темно-красные полосы. Кровь прорвалась, и сын Матриарха замертво свалился на пол.

Когда они вышли из комнаты, Бараха уже пришел в сознание и даже пытался встать. Не в первый уже раз Алеас подивился стойкости учителя.

— Закончили? — спросил он, поднимаясь с помощью Алеаса.

Тот кивнул.

— Что с мальчишкой?

— Его увезли в Шай Мади, — хмуро ответил Эш.

— Может, он соврал.

Но Эш уже спускался по ступенькам.

Они вернулись к шахте, вошли в кабинку и поехали вниз.

Глава 27

ДЕНЬ ЛИКОВАНИЯ

В дымной атмосфере внутреннего храма плыл приятный аромат фимиама. Тишину, заполнявшую огромное пространство под высокой, сводчатой крышей, нарушало только невнятное бормотание монахов-даосов, исполнявших свой обычный ритуал. Бан стоял, слегка покачиваясь, в тяжелых, неловких доспехах, которые не снимал больше двенадцати часов кряду и которые с каждым часом давили все сильнее. Покрытые мелкой серой пылью, с потеками пота, они не только давили, но и натирали кожу в самых неудобных местах. Понимая, что распространяет, должно быть, не самый благовонный запах, он втайне радовался этому, потому что запах этот, протухлый, несвежий, помогал маскировать следы недавнего секса.

Жена была довольна уже тем, что он вообще появился, пусть даже церемония наименования и началась в его отсутствие. Марли давно научилась ценить кратковременные визиты мужа домой, понимая, что они означают в том числе и некоторый спад напряженности у стен города.

Обрушение на прошлой неделе значительной части стены Харност послужило сигналом для серии новых атак со стороны маннианцев, воспользовавшихся возможностью испытать внезапно открывшуюся слабость города. В свою очередь осажденным пришлось не только отбивать натиск противника, но и закрывать образовавшуюся в оборонительных сооружениях брешь. На протяжении всей этой недели Бан находился у Стены, хотя и не участвовал непосредственно в боевых действиях. Его роль, как адъютанта генерала Крида, сводилась исключительно к наблюдению за боевой ситуацией. Прошлой ночью, во время последнего штурма неприятеля, он, вместе со всей командой генерала, находился на второй стене, откуда и следил за разворачивавшимися в темноте событиями у дальнего парапета и последней бреши. Время от времени ландшафт вырывали из мрака осветительные ракеты, и тогда Бану вспоминался давний сон, в котором горящие, изуродованные люди падали со звезд.

Вся его работа в течение этой ночи сводилась к молчаливому наблюдению и отправке посыльных с донесениями в военное министерство. Время от времени он отвечал на реплики кого-то из коллег или отпускал какую-нибудь невеселую шутку, пытаясь хоть как-то ослабить сковывавшее всех напряжение. Так или иначе за шесть долгих ночей ему пришлось пережить ровно столько атак, и к концу недели Бан чувствовал себя полностью измотанным. На рассвете, когда солнце поднялось наконец над левым флангом обороны и прикрывавшей побережье стеной, противник отступил, унося раненых, и давление на осажденных заметно ослабло.

Отхлынувшая волна обнажила новый ландшафт, изуродованный и покореженный, пустыню с редкими признаками жизни и неорганизованным, хаотичным движением. Люди бродили по ней, шатаясь, словно пьяные — многие, скорее всего, и пребывали в нетрезвом состоянии, — проваливаясь по колено в грязь, или сидели на залитых кровью камнях парапета. Кто-то звал кого-то, кто-то обращался к светлеющему небу, кто-то просто смеялся. Грохот боя утих, и, казалось, тот жестокий, суровый ветер, что трепал его все долгие, тревожные ночные часы, тоже внезапно спал. В сменившем бурю затишье стали слышны далекие крики вечно голодных чаек. Бан видел вокруг себя изнуренные лица штабных офицеров, отвечал на их пустые взгляды таким же своим.

Замерзший, продрогший, окоченелый, он отправился с докладом на гору Истины. Генерал Крид был уже на ногах и сидел в своем кабинете с зашторенными окнами и мерцающими в углах лампами. Судя по всему, старик тоже провел бессонную ночь. Врага отбросили ценой шестидесяти одной жизни. Несколько человек пропали без вести. Раненых еще не сосчитали. Работы по укреплению стены возобновились, хотя надежды на то, что брешь удастся запечатать надежно, было мало.

— Хорошо, — устало ответил генерал, сидевший в своем глубоком кожаном кресле спиной к Бану.

Зная, что опаздывает, Бан все же задержался в министерстве — умыться и по мере возможности привести себя в порядок. Потом он выпросил в кухне хлеба и сыра и перекусил уже на ходу, спускаясь с горы в квартал Брадобреев. Как всегда после возвращения с передовой, утренние улицы казались оживленными и даже праздничными.

Здесь, в этом квартале, и находился его семейный храм. Здесь жили его родители, здесь родился и вырос он сам. На улице Куинс еще болтались проститутки, предлагавшие свои услуги возвращающимся с передовой солдатам, — облегчение от осознания того, что ты жив, и еще не остывший жар боя всегда пробуждают в мужчине жажду плоти.

Женщины окликали Бана, некоторые — те, что постарше, те, что еще помнили его молодым, — даже называли его по имени. Он кивал, сдержанно улыбался и шел дальше. И все же одна из них привлекла внимание Бана. Девушка стояла на углу, и при виде ее в груди у него что-то дрогнуло. Она тоже узнала его — не потому, что они были знакомы когда-то в прошлом, а потому, что виделись недавно, несколько дней назад, — и тут же выпрямилась, расправила плечи, выставила свою маленькую грудь и призывно взглянула на него из-под густо накрашенных ресниц.