Читать книгу "Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Владимир Иосифович Гурко"

это я, также в шутливой форме, ответил, что одобрение его идеи продлится только до тех пор, пока его по ошибке не примут за провокатора и не выкинут со съезда.

В тот же вечер мы разъезжались по своим постам. Перед отъездом из Петрограда я нашел время посетить британского посла сэра Джорджа Бьюкенена, предварительно уведомив его о своем намерении. Я хотел переговорить с ним о взаимоотношениях России и государств Согласия. Я понимал, что удельный вес России в альянсе заметно уменьшился. Тем не менее мне хотелось обратить внимание посла на то, что сохранение лояльности в отношении России по-прежнему остается в интересах союзников, поскольку, оставленная на произвол судьбы, она попадет под влияние Германии. Это означало бы, что со временем Германия, набравшись сил благодаря нетронутым и неистощимым ресурсам России, опять обратит сокрушительный натиск своих войск в сторону Западной Европы. Возвратясь в Минск и надеясь, что руководители в Петрограде опомнятся и предпримут меры для восстановления армии, я активно занялся отдачей последних распоряжений, касающихся подготовки к наступлению, назначенному на середину июня. В первые месяцы революции снабжение не просто ухудшилось, но даже совершенно прекратилось. Однако в мае месяце 1917 года поставки провианта в значительной степени наладились. Временное правительство, не теряя времени, раструбило не только в России, но и по всему миру, что положение у нас изменилось к лучшему. Разумеется, они приписали это своему мудрому руководству, тогда как в действительности благодарить следовало в первую очередь не их, а уполномоченных отрешенного от власти царского правительства. Благодаря указаниям Министерства земледелия в ноябре и декабре месяце из поволжских губерний, этой истинной житницы России, к речным пристаням непрерывным потоком доставлялось зерно, а отчасти и мука. Но перевезти эти запасы, составлявшие более миллиона тонн, в центральные районы России и к железным дорогам, питавшим армию, представилось возможным только после открытия навигации.

В активной работе по подготовке наступления принял участие и новый военный министр Керенский. Деятельность его имела при этом совершенно особый характер. Он объехал все армии, в особенности же те, где планировалось наступать, и выступал перед войсками. Своими зажигательными речами он возбуждал искренний восторг солдатских толп, причем считал, как видно, этот энтузиазм прочно укоренившимся и долговременным. Я рассчитывал на приезд Керенского в Минск и надеялся серьезно поговорить с ним, чтобы указать на неустойчивое положение армии, стоявшей на опасном уклоне, ведущем к дезорганизации, и на необходимость стабилизировать ситуацию. Но ожидал я его прибытия в Минск, как оказалось, тщетно. После посещения Петрограда я понял, что главнейшие вожаки Совета, направлявшие жизнь всей страны и, по их собственному выражению, «углублявшие революцию», были неискренни, когда утверждали, что предпримут все возможные меры для восстановления армии. Я видел, что им очевидна безвыходность положения, в котором они очутились. Его можно было бы сравнить с попытками проплыть между Сциллой и Харибдой. Они понимали, что разложение армии означает только одно – победу Германии и конец нынешнего свободного состояния страны. С другой стороны, им было ясно, что восстановление армии снова отдаст страну в руки высшего военного руководства, чего они боялись даже больше, чем германского нашествия, поскольку это означало бы несомненное устранение от власти демагогов. А власть как раз и являлась для них наибольшей драгоценностью на свете, и им было безразлично, какой ценой заплатит за все народ.

Не во всех поездках Керенского встречали с восторгом. Бывали случаи, когда происходило прямо противоположное. Так, под Ригой, в окопах 12-й армии, какой-то нижний чин попытался затеять с ним дискуссию. Тогда этот демократический деятель заорал на него: «Придержи язык, когда с тобой разговаривает военный министр!» Совсем незадолго перед этим Керенский, обращаясь к солдатам, говорил, что его следует называть «товарищем», а никак не военным министром. В Риге патриотические выступления Керенского были встречены насмешками, и тогда он перестал произносить речи. В одной из южных армий он приказал двум полкам собраться для встречи со своей особой. Люди пришли в расположение своего штаба, но в одном из полков отказались выходить на митинг. Посланный Керенским адъютант был встречен бранью, обращенной, по сути дела, не на него лично, а на самого военного министра. Керенский предпочел не появляться перед этим полком.

Первым приказом Керенского после занятия им поста министра стало заявление о том, что высшие военные начальники ни при каких условиях не имеют права оставлять свой пост или просить об увольнении или отставке. Мне было ясно, что это распоряжение направлено против меня. Возможно также, его родственник, полковник Генерального штаба[192], служивший в Ставке и помогавший на совещании 14 мая, мог сообщить ему о том, что главнокомандующие армиями предвидели неизбежность ухода со своих постов в случае реализации проекта декларации прав военнослужащих.

Впоследствии Керенский сделал этого родственника начальником своего военного кабинета. Что и говорить, поступок в высшей степени демократический. В середине мая военный министр распубликовал эти права в том виде, как они были предложены комиссией генерала Поливанова. Я немедленно написал на имя главнокомандующего Алексеева рапорт, в котором указывал, что приказ военного министра лишает меня права просить об увольнении от должности, а потому я оставляю на усмотрение Временного правительства вопрос о том, могу ли я при данных условиях оставаться на своем посту, не имея способов к выполнению порученного мне дела. Кроме того, я заявил, что снимаю с себя моральную ответственность за все, что может произойти в дальнейшем при управлении войсками фронта. Копию рапорта со своим личным письмом я отправил князю Львову как главе Временного правительства. Ответа мне пришлось дожидаться довольно долго. В действительности приказ о моем увольнении был подписан 5 июня, одновременно с решением о смещении генерала Алексеева, которое было принято по требованию Совета. Правительство не решилось опубликовать приказ о моем смещении вместе с приказом о смещении Алексеева, и я узнал о нем только 9 июня. Окольными путями до меня дошло, что после моего рапорта Временное правительство сначала хотело послать меня командовать полком, но, проконсультировавшись у людей более разумных, они заявили, что я должен получить под свою команду дивизию, то есть занять должность, с которой я начал войну. Поначалу я думал, что мне следует написать Верховному главнокомандующему достаточно резкий ответ с просьбой объяснить деятелям Временного правительства, насколько они, принимая подобное решение, противоречат сами себе. Приказ о моем смещении находился в вопиющем противоречии с недавно провозглашенными правами военнослужащих, согласно которым никто не может быть отрешен от должности или подвергнут дисциплинарному взысканию без решения военного трибунала, отчего я и требовал, чтобы эти