Читать книгу "Еще один шпион - Данил Корецкий"

— Я лечу, — сказал Семаго тихо.

— Что? — удивился Родион.

Майор смутился, прокашлялся, увидел перед собой полную стопку, выпил. Увидел, как через зал к ним танцующей походкой возвращается Наташка — веселая, красивая, беззаботная. И сказал твердо:

— Я полагаю, что надо попробовать.

— Ну, и замечательно! — Родион перевел дух, поднял свою стопку, посмотрел сквозь нее на секретоносителя первой категории Сергея Михайловича Семаго, улыбнулся.

— За вас. И нашу дружбу! — и тоже опустошил свою стопку.

Это была его первая вербовка, и она прошла успешно.

* * *

Во время утренней поверки полковник Савичев смотрел люто, исподлобья, кривил губы.

— Бригада пилорамы — три шага! Почему опилки на территории? Карцер на пять суток!

— Кто вчера дежурил по кухне? Дульцев, Козин, Гребенников, Панибрат — три шага! Посуда вымыта плохо! Пять суток!

Вчера его снова вызывали в Заозерск, на ковер — на этот раз к самому начальнику краевого ФСИН, генерал-майору Драгунову. Еле уполз оттуда Савичев, думал, концы отдаст. Такими словами его не крыли с тех пор, как был жив отец. Да какое там — отец и слов-то таких не знал: «латентная демократия», «лондонский выползень», даже — «клещ голливудский»! При чем тут Голливуд, Савичев сразу не понял, а потом по вечерним новостям передали, что какая-то там американская киностудия собирается ставить фильм, основанный на фактах из жизни Мигунова и его героической, значит, борьбы. Еть мать, вот уж дали так дали! Хоть сразу рапорт на увольнение пиши!

— Отряд хозобслуги! На полу — грязь! Дневального лишить передачи!

— В медчасти опять нехватка лекарств, Ивашкину строгий выговор…

И Полканиха туда же: выгребла его заначку, объявила «сухой закон» — пока, значит, опять премию платить не начнут. Вот дура! На месте своем удержится — и то ладно! В звании не понизят — счастье! О какой премии речь!.. Ей бы, дуре, наоборот, в ноги Савичеву поклониться — вон, в самом Голливуде кино про них снимать будут, и на ее роль тоже какую-нибудь бабу-ягу найдут обязательно. Знаменитость! Все они знаменитости теперь…

— Кто на «овощерезке» в эту неделю? Три шага!.. Кто вам разрешил капустные очистки выносить за пределы хозблока, я спрашиваю? Пять суток!

И только Мигунова не трогал полковник. Главного виновника всех неприятностей. Его только тронь — такая вонь поднимется, что ею Савичева точно с должности сдует! После поверки полковник будто невзначай зашел в тринадцатую камеру, поинтересовался: как жизнь?

— Нормально, гражданин начальник, — пробубнил Мигунов, глядя в сторону. Сам зеленый, глаза ввалились. — Как обычно.

— Жалобы есть?

— Нет, гражданин начальник.

— Претензии?

— Нет.

— За что же ты мне тогда, Мигунов, такую подлянку устроил? — спросил Савичев. — За что на весь мир ославил?

— Я про вас ничего не говорил, гражданин начальник.

— А почему меня тогда по всем инстанциям склоняют, во все дыры жарят, как ты думаешь, блядина ты вражеская?! — вежливо поинтересовался полковник.

— Я не знаю, гражданин начальник.

— Вот как, — вздохнул Савичев, подумал. — А вот у нас в России зато смертность высокая — это хоть ты знаешь?

Молчит.

— При этом всякие вражеские элементы работают над тем, чтобы она увеличивалась. Смертность, имею в виду. Так что думай, шпионская морда. Хорошенько думай!

* * *

15 ноября 2010 г., ИК-33 — «Огненный Остров»

«Не спать. Не спать и быть начеку. Целая наука. И здесь я — профессор, академик, доктор, кто угодно…

Или жертва науки.

Были бессонные курсантские ночи перед зачетом по истории КПСС — Носкова в Кубинке все боялись, никто не спал, учили. Сутки, двое. Были ночные дежурства «на кнопке», которые при общем армейском недосыпе иногда превращались в мучение. Был маленький Родька, у которого болел живот или что-нибудь еще — мы со Светкой спали по очереди, это длилось несколько дней, неделю, две.

Но это все ерунда. Что такое каких-то пятьдесят часов без сна? Раздражение. Головная боль. Утомляемость. Вот и все… Сейчас я потерял счет бессонным ночам. Пять суток, шесть. Десять. Я даже не знаю. Не могу вспомнить. Скорее всего, иногда я забывался на какое-то время. Я стал медлителен, как ящерица в холодную погоду, могу застыть на месте, оцепенеть, мучительно соображая, где я и что должен делать.

Главное — не спать ночью. Закон жизни. В первую же ночь после злополучного визита правозащитников Блинов попытался сделать мне «кулёк с гулькой» — накинуть на голову одеяло и закрутить на затылке, пока не задохнусь. Я отбился, но после этого у нас обоих отобрали одеяла. Мне это скорее на руку: холод отгоняет сон. Блинов в ярости. Через день исцарапал себе ногтями лицо и шею, пожаловался дежурному, что я бросился на него, пытался убить. Реакции никакой не последовало — меня ведь теперь побаиваются… Думают, что это я вызвал правозащитников! Чушь какая-то… Как я могу кого-то вызывать?

По вечерам Блинов ходит по камере как заведенный, улыбается зловеще.

— Я — твоя смерть, Америкос. Хорошо знать это наперед, правда? Вот, любуйся, запоминай. Думай обо мне. Руки мои — смотри. Пальцы. Они вопьются в твою глотку. А это мое лицо, моя улыбка. Это последнее, что ты увидишь в своей жизни.

— Это задница, а не лицо, — говорю. — Ты что-то перепутал, Блинов.

Смеется. Скалится. Злится.

Потом объявляют отбой, ходить по камере нельзя. «Гаснет» свет. Блинов падает на свою шконку. Начинается ночь. Тропа войны.

Я лежу с открытыми глазами, стараюсь дышать ровно, чтобы он подумал, будто я сплю. Если он дернется сейчас, попытается убить — я подниму шум, дежурные отмолотят нас обоих, а Блинов, эта мерзкая скотина, очень боится боли. Ну и оставшуюся часть ночи смотровая щель на двери — «китайский глаз», — останется приоткрытой, наблюдать за нами будут плотнее, а это значит, что я смогу отдохнуть. Поэтому Блинов хочет действовать наверняка. Ждет. Тоже не спит.

Первые часы самые трудные. Я занимаюсь тем, что собираю зрение в точку. Оно расфокусировано, мышцы глазного яблока не подчиняются мне, веки сами наползают на глаза. Вверх-вниз, направо-налево, по окружности в одну сторону, в другую. Как утренняя физзарядка.

Потом начинается фаза «фальшивой реальности». Окружающая обстановка словно меняет свои внутренние свойства, начинает казаться частью давно позабытого сна, который снился тебе черт-те когда — в детстве, например. Ведь детям тоже иногда снятся кошмары. Странное чувство. Решение кажется очень простым: надо просто перестать сопротивляться — тогда кошмар закончится, ты проснешься в своей детской постели в комнате с обоями в желтых лилиях, услышишь, как на кухне мама жарит оладьи, а на улице брешет Барсик. Встанешь, позавтракаешь и пойдешь в школу. А если будешь продолжать сопротивление, то и останешься в этом кошмаре навечно…